Кто-то посчитал, что если поминать каждого погибшего в годы войны минутой молчания, нам, ныне живущим, придётся молчать тридцать два года подряд. И горе неизбывное – не только в цифрах. Горе – в биографии каждого, кого коснулась война. Самое страшное, что в этом поминальном списке будут не только фамилии солдат и офицеров. Не только фамилии женщин и мужчин, но и детские имена.

Ещё в ноябре сорок первого года германское руководство приняло решение вывозить людей из оккупированных территорий на работы в Германию. Уже в феврале сорок второго года еженедельно в скотских вагонах фашисты отправляли на работы в неметчину от семи до десяти тысяч советских людей. Семь миллионов шестьсот тысяч человек за годы войны оказались в немецкой неволе.

Сухие цифры нам говорят, что военнопленных было среди рабов два миллиона. Сколько детей было среди угнанных в рабство пяти миллионов шестисот тысяч мирных жителей, точно нам уже никто не скажет. Есть данные, что каждый третий — вы только вдумайтесь! — из этих миллионов невольников был подростком от двенадцати до четырнадцати лет. А уже в сорок третьем угоняли и десятилетних детей.

У немцев даже рабы подразделялись по условиям содержания. Да, именно содержания. Потому что назвать жизнью то, как жили угнанные из Советского Союза люди, никак нельзя. Их именно содержали, даже хуже, чем хороший хозяин содержит скот. «Остарбайтеры» – так назвал рабов Герман Геринг. Невольники, вывезенные из оккупированных территорий СССР, содержались хуже таких же несчастных, угнанных на работы из стран Европы.

Выживали в лагерях за колючей проволокой, терпели побои и голод. Оставление рабочего места, попытка к бегству каралась смертью. Труп убитого долго не убирали, в назидание другим. Не лучше смерти было и наказание в виде отправки в концлагерь. Пятьдесят пять концлагерей, тысяча восемьдесят два их филиала, семь тысяч двести пять трудовых лагерей, пятьсот шесть гетто. И это было создано только на территории фашистской Германии для медленного уничтожения порабощённых народов. Выживших в аду людей и на Родине не ждало ничего хорошего. Изменников, как их называли, ждала депортация в казахские степи и на Дальний Восток. Самая тяжёлая и низкооплачиваемая работа, невозможность получить образование, общественное осуждение. Ещё долго их пытались обвинять в том, что они жили в Германии с комфортом в то время, как страна боролась с врагом.

Эти строки были написаны на стене барака, где содержались дети-невольники:

Новый год, порядки новые,
Колючей проволокой наш лагерь обнесён,
Со всех сторон глядят глаза суровые,
И смерть голодная нас всюду стережёт.

«Мама не разрешала нам уходить далеко от лагеря, но мы однажды убежали к ферме. Лучше бы мы послушались маму. В колодцы у фермы немцы сбрасывали мёртвых детей. Их было очень много».

«Чтобы выжить, мы воровали картофель с поля. Однажды чуть не попались. Думали, что расстреляют. На наше удивление, немец помог нам дотащит куль с картошкой до дыры в заборе, и никому не рассказал».

«Я часто на территории лагеря встречала эсэсовку, красивую женщину в серой форме, которая ей очень шла. Она ходила с плёткой и била заключённых. Я всегда думала — есть ли у неё дети?»

«Без разрешения дежурного нельзя было даже пройти в туалет. Чуть задержалась, тебя тут же окатывали ледяной водой из шланга».

«Я работала в хвостовой части самолёта и допустила брак. Меня должны были сжечь в крематории».

«После бомбёжки союзников была взорвана плотина. Двадцатиметровый вал воды хлынул на бараки, где были заперты малолетние узники. Только в одном бараке полицейский открыл дверь и крикнул: « Русские, вода идёт».

«Мы, малыши, подходили к колючей проволоке и просили у охранников еды. Немцы что-то нам давали».

«Детей в лагере содержали в детском блоке, воспитательницами были немки. Матерей пускали раз в неделю на десять минут. У детей постоянно брали кровь».

«Страшные были собаки у охранников. У меня на правом плече отметка, у подруги раны на животе. А скольких детей загрызли насмерть».

«Принесли красные треугольники с буквами той страны, откуда родом. И номера на белой полоске. Пять на пятнадцать сантиметров».

«Надзирательница сказала: «Забудьте, как вас звали. Теперь у вас только номер. Отсюда выход только один — через трубу крематория».

«…конвейер остановился. Я очень устала и уснула, надзиратель схватил меня за волосы и стал бить. Я нечаянно ударила его деревянным башмаком. Меня посадили в бункер. Там я просидела сутки, а потом мне сказали, что меня повесят перед всем лагерем».

Ночь начинается, вагон качается,
Всё погружается в тревожный сон.
Проклятые сволочи, поработители,
Везут в Германию наш эшелон.
Прощайте улицы родного города,
Прощайте милые отец и мать…

Эту песню пели в теплушке люди, среди которых была и Галина Александровна Гичкина:
«… а нас повезли дальше, в Германию. В семье были здоровые взрослые, немцам нужна была рабочая сила. Прошли в какой-то бане дезинфекцию, взрослым на шею повесили бирки с надписью «ОСТ». Привезли в коцлагерь города Потсдам. Жили в бараках, двадцать четыре отсека, по четыре семьи в каждом. Кормили кашицей с червями. Немки смотрели на нас, как на диких зверёнышей. В германии снега не было, а мы в валенках с калошами. Грязные и голодные. Дети убирали в бараках. За малейшую провинность били плёткой, увозили в другой лагерь. Оттуда никто не возвращался…»

Бакунович Лидия Алексеевна: «Вывозили нас по очереди. Сажали на станции Антропшино в товарные вагоны, прицепляли вагон к воинскому эшелону. Наши самолёты бомбили эти эшелоны, многие земляки погибли в пути. Нам повезло, и мы доехали до станции Салдес. Попали в работники к хозяевам. Кормили перловой крупой, залитой кислым молоком. После голода в оккупированном Антропшино такая еда была нашим спасением. В августе сорок четвёртого взрослых немцы угнали на строительство оборонительных сооружений. А нас, детей и стариков на открытых платформах увезли в порт Лиепая. Жили до сорок пятого года в лагере, спали на земле. Нам повезло, нас нашли мама и бабушка. Младшая Раечка заболела, бабушка обнимала её и говорила, что давай умрём вместе, старая и малая.. А сестричка отвечала, что мы не умрём. И плакали уже все.. Немцы отступали и вывозили нас в Германию. Сажали на палубы барж, загруженных военной техникой. Сколько таких барж потопили наши самолёты…»

Валентина Иосифовна Валеева, родилась в деревне Ванго-Мыза: «До войны жили дружной большой семьёй. Дедушка и бабушка, папа и мама, я и моя сестра Нина. Папа ушёл на фронт. Летом сорок второго нас немцы вывезли в Эстонию, в концлагерь. Там провели шесть месяцев, потом увезли в другой лагерь, уже в Финляндии. Работали там на хозяев. Освободили нас осенью сорок четвёртого. Сразу отправили в Ярославскую область. Тоже в лагерь, где все проходили проверку».

Жительница Коммунара Царюк Маргарита Николаевна: «Смотрела передачу о нас, узниках и не могла сдержать слёз.. Нищета, голод и холод. Вспомнила все лагеря, от Польши и до Германии. И последний концлагерь, уже в Австрии. Похлёбка с запахом гнили. Там меня продали за сто семьдесят шесть марок хозяину, который орал, что я маленькая русская свинья и сдохну в лагере.. Брат Володя тоже был в концлагере города Гайслинген. Невольники работали на заводе, и немцы их всех расстреляли. Возила навоз на поля. Тележка была неподъёмная, а сил после лагеря не было никаких. Зимой заготавливали дрова, хозяин отапливал коровник, а мы мёрзли.. Выпадала свободная минутка, пряталась под голубятню и плакала, вспоминая родных. Вернулись домой только осенью сорок пятого. Родина встретила неласково. Отобрали документы, выданные при отправке из неволи, грозились выслать за сто первый километр».

Позором и проклятьем,
Легло это клеймо.
Ты узник был, предатель,
Сегодня ты никто…

Мельникова Галина Александровна, наша землячка: «Эстония, концлагерь «Клоага». Колючая проволока и нары. Голод и холод, это врезалась в память навсегда. Через дорогу жили немцы, они иногда развлекались, давая нам свои объедки. Потом был карантинный лагерь, и если никто не заболел, нас отдавали в рабство местным жителям. В первый класс я пошла в десять лет. Я не знала, откуда мои одноклассники и что им пришлось пережить. Мы не говорили об этом. До сих пор не могу слышать немецкую речь. И простить не могу. Война во мне живёт до сих пор».

Вспоминают родные Володи Местеляйнена, урождённого деревни Местелево: «Коммунар уже бомбили, и одна бомба попала в соседний дом. Володю подбросило до потолка.. Заикание с ним осталось на всю жизнь. Спасал семью от голода шестилетний Володя. Подбирал просыпанный овёс на немецкой конюшне. Собирал очистки у солдатской кухни. В сорок третьем немцы всю семью вывезли в лагерь, в Латвию. Работали на зажиточных хозяев. Война закончилась, но не закончились страдания невольников. Их на хуторах вырезали бандиты, лесные братья. Люди прятались в землянке у лесного озера».

Бояринцева Екатерина Андреевна: «Родилась в деревне Антропшино. В семье было пять детей. Пришли немцы, наступил страшный голод. Спасая детей от голодной смерти, мама всех увела пешком в Псковскую область. Отец умер по дороге, брат ушёл к партизанам и погиб. Второй брат погиб на фронте. Дошли до деревни Заболотье, там работали за еду. Немцы всех угнали в лагерь, там нашу большую семью разлучили. Сестёр угнали в Германию… Мы все верили, что обязательно вернёмся домой».

Жительница Ремиза Матюрина Тамара Владимировна: «…можно пережить всё, кроме голода. Сорок первый мы пережили благодаря мясу коровы, которая пала, объевшись капустных листьев. Сено забрали немцы. В сорок втором пришёл голод. Ходили к немецкой столовой и пели им песни. Немцы смеялись, и разрешали нам вылизывать их котелки. У моста в Ванго-Мызу немцы забивали скот, а кишки бросали в реку. Мы прыгали в ледяную воду и ловили кишки. Потом нас увезли в лагерь в Эстонию. Взрослые работали на заводе, мы голодали. Однажды осколком от бомбы, сброшенной из нашего самолёта, убило лошадь, и мы её съели. Немцы перестали нас после этого кормить».

Кабонен Эллина Семёновна: «В наш дом на Транспортном переулке попала бомба. Родители спасли меня и кое-что из вещей из горящего дома. Уехать мы не успели, оказались под немцем. А потом был ад в лагере смерти « Клоага». Я мало об этом помню. А мама даже рассказывать о том ужасе боялась…»

Карпеко Лидия Никифоровна, жительница нашего города: «Война, Белоруссия. Немцы забрали в гестапо за помощь партизанам в сорок втором. Не расстреляли, отправили в концлагерь в польском городе Освенцим. Полосатое платье, на груди нашивка с номером и красным треугольником. Значит, заключённый политический. Номер свой лагерный помнила Лидия Никифоровна всю жизнь-69118. Газовые камеры, крематории, лагерь для уничтожения людей. Узников, выживших после карантина, стригли наголо, переодели в полосатую одежду, на ногах деревянные башмаки. Разделили на команды, подъём в четыре утра и на работы. Осушали болота, разбирали завалы.. Прежде чем попасть в крематорий, они должны были принести пользу Рейху. На работу уводили под звуки оркестра, под него же и возвращались те, кто не был убит по дороге. Однажды хотела подобрать мёрзлую картофелину, охранник едва не забил до смерти.. За провинность одного отвечал все. Стояли на коленях зимой в снегу часами, с поднятыми руками. Обмораживали многие руки и ноги… Литр баланды и сто грамм хлеба.. Бараки не отапливались, спали по шесть человек на нарах.. Колючая проволока под током. На неё бросались от безысходности. Болезни косили людей нещадно, умирать отправляли в «Ревир», отдельный барак. Умирали в муках, никто не лечил. Удобства- ледяной душ. В январе сорок пятого, узников, уничтожив газовые камеры и крематории, немцы угнали в глубь страны. Шли три дня пешком, отстающих убивали и бросали на дороге. Пригнали в лагерь Берген-Бельзен. Лагерь, в котором вспыхнула эпидемия сыпного тифа, фашисты сдали союзникам».
Люди вернулись на Родину, не все вернулись.

Ночь начинается, вагон качается,
Всё погружается в спокойный сон.
Страна чужая всё удаляется,
Едет на Родину наш эшелон.
Не детские страдания нам выпало снести,
От тех воспоминаний с ума бы не сойти,
Как в этом хрупком теле жива была душа,
Ведь не один Освенцим запомнила она.

До сих пор в разговорах с малолетними узниками фашистских концлагерей иногда проскакивает обида. Обида на то, как неласково встретила их родная сторона. Как несладко пришлось их матерям, сумевшим спасти своих, да и порой чужих детей от смерти в том ужасе, уже здесь, дома. Но обязательно я услышу слова о том, что нужно ставить памятники их мамам, за их силу и мужество, за безмерную доброту и жертвенность. И почти всегда меня спрашивают, а как люди относятся к их рассказам о пережитом. И когда отвечаю, что многие читатели сопереживают, когда рассказываю, что вы пишете в комментариях, на глаза у бабушек накатывают слёзы. Они улыбаются и плачут… Храни вас Бог, наши дорогие! Храни вас Бог так же хорошо и надёжно, как хранили вас ваши мамы в том безумстве!

Сергей Богданов