Звонок был с неизвестного номера, но голос звонившего человека показался знакомым. Так и оказалось. Звонил Виктор, с которым когда-то жили по соседству. Наши старые деревянные дома в те далёкие года стояли рядышком на одной из улиц посёлка.

Поговорили быстро, условились о встрече. Уснуть в этот день не удавалось долго, сон гнали воспоминания.

Родители Виктора умерли рано. Быстро, один за другим ушли отец и мать. Знакомы близко мы с ними не были, здоровались при встрече, да иногда выручали друг друга то дровами, то забегали за солью и хлебом. В старых домах было печное отопление, а до ночных магазинов в то время ещё не додумались.

Знал, что у отца Виктора, Николая Васильевича, была непростая судьба. Детство выпало на годы войны, нагляделся малец и на кровь, и на смерть.  Да и после войны жизнь не задалась. Работал он где-то в Ленинграде. Человек он был молчаливый, взгляд исподлобья. А душа мягкая, характер добрый. Последнее добро человеку отдаст, в беде руку протянет.

И с самим Виктором мы близкого знакомства не водили. После смерти родителей он куда-то уехал. Куда, так мы тогда и не узнали. С остальными соседями встречались не так уж и редко, но и они ничего не знали о дальнейшей жизни Виктора. Да и время не стояло на месте — то одного, то другого земляка провожали в последний путь.

Встретились с Виктором на стадионе. Хоть и потопталось на наших лицах время, друг друга узнали сразу. Долго в разговоре перебирали имена и фамилии знакомых и соседей. Кто, где да как.

Помолчали, вспоминая уже покинувших этот мир. Живёт сейчас Виктор далеко на севере. Семья, дети и внуки. Приехал, возможно, в последний раз, навестить свой Коммунар. Пройтись по родным, но уже во многом другим улицам. Найти, если удастся, знакомых. Дальняя родня до сих пор живёт в Антропшино, вот у них и остановился. Там, на чердаке, и нашёл свой старый школьный портфель.

А среди учебников и тетрадей оказалась большая записная книжка, где аккуратным почерком отца были записаны его воспоминания о прошлом. И лежал среди уже пожелтевших страниц записной книжки тетрадный листок, обращение к Виктору от отца. Я не буду приводить полностью это письмо. Да и не нашего ума это дело. И фамилии здесь называть не буду, на то надо разрешение. А получить это разрешение уже не у кого… Старики поймут, о ком речь. Просил Николай Васильевич сына простить его, если прошлое отца испортит жизнь ему, как испортило самому Николаю Васильевичу.

Просил простить, наказывал пока никому не рассказывать о том, что выпало на долю отца в годы войны. Опасался, что неказистая его судьба сломает жизнь и сыну. Такое было время. За грехи отца отвечали дети. И никого не интересовало, что был этот грешник в те страшные годы совсем ещё пацаном. Уж не знаю, кто дал номер моего телефона Виктору и сказал, что я пытаюсь записать и сохранить воспоминания наших уважаемых земляков старшего поколения.

Записную книжку он оставил у меня. Оставил с условием вернуть книжку до его отъезда. Книжку я вернул, а вскоре и Виктор уехал на свою новую родину. Минуло, к моему стыду, больше года со времени нашей последней встречи, когда я снова взял в руки листки с текстом. Аккуратный почерк время от времени становился трудночитаемым, да и слова иногда расплывались от влаги, проскакивал и зачёркнутый мат.

Семью отец Николая Васильевича перевёз в рабочий посёлок при фабрике из небольшого белорусского городка. Отца как специалиста-бумажника направили работать на нашу фабрику. Занимала семья половину небольшого домика в деревне Антропшино, напротив Королёва прогона. По этому прогону и бегала местная детвора в покровскую школу. Мама Николая работала в больнице, которая в те времена находилась в Васиной деревне.

В сорок первом Колька заканчивал учёбу в шестом классе, и с нетерпением ждал начала каникул. Очень надеялся, что и в этом году на всё лето отец отвезёт его к бабушке в небольшую белорусскую деревушку Медведёво. Медведей там Колька не встречал, а вот богатыми урожаями лесных орехов деревня славилась. Заросли орешника окружали деревню со всех сторон. В первый же день каникул портфель улетел в самый дальний угол комнаты, а Николай вскоре был в Васиной деревне. Летом здесь собиралась вся окрестная детвора. На плоту плавали по Ижоре, купались и прыгали с высокой вышки в глубокие воды речки. Ловили рыбу, руками таскали раков…

А уже в середине июня поезд мчал нашего героя в гости к бабушке, отцу дали отпуск на несколько дней.
Тот, кому довелось хоть раз в жизни побывать в ночном, запомнит это на всю жизнь. Ночь с лошадьми где-нибудь на лугу у озера или реки. Сказочная ночь! Весь световой день лошадки работают, полевая страда. А ночью ребятня гнала лошадок на выпас.

Взрослые за день тоже уставали, поэтому ночной выпас — забота детворы. Картошка, запечённая в костре, молоко в большой стеклянной бутылке, страшилки, которыми пугали малышей старшие ребята. Фырканье пасущихся лошадей, плеск рыбы в ночном озере. Купание лошадок в тёплой, как парное молоко, воде…

А утром на землю ложится лёгкий туман. И силуэты пасущихся лошадей напоминают каких-то сказочных персонажей.

Вот и в ночь на двадцать второе июня Колька вместе с местными ребятами пас лошадей на берегу озера недалеко от деревни. Гул самолётов в ночном небе никого не встревожил.

Где-то недалеко был аэродром, и все деревенские уже давно привыкли к полётам самолётов над окрестностями. Младшие ребята уснули у костра. Ребята постарше, чувствуя свою ответственность, боролись со сном. Снова в небе стал нарастать гул самолётов, и вскоре чуть в стороне показались их силуэты. Один из них повернул в сторону озера и вскоре прогремел первый страшный взрыв. Сброшенная с самолёта бомба разорвалась среди пасущихся лошадей. Сколько всего их было, этих страшных взрывов, подбрасывающих детские тела вверх? Сколько раз пикировал самолёт, расстреливая из пулемёта метавшихся в испуге лошадей, Колька не помнил.

Запомнился только свист падающих бомб, вой пикирующего самолёта и ржание-плач мечущихся в безумном страхе лошадей. Да отложились в памяти фонтанчики земли в метре от него, поднятые пулемётной очередью.

Гул самолёта стих вдалеке, и Николай решился поднять голову от земли. В нескольких метрах от него, на обожженной взрывом земле, лежала с открытыми глазами голова лошади. Вода в озере окрасилась в красный цвет, растерзанные взрывами тела животных качались на волнах. На берегу дымились несколько воронок. Тут и там на опалённой траве лежали разорванные взрывами бомб тела лошадей. Некоторые лошадки ещё были живы, тихонько то ли ржали, то ли всхлипывали, с недоумением глядя на людей. Долго ещё Кольку преследовали эти лошадиные глаза и тонкое ржание умирающих в муках животных.

Выжившие во время налёта лошади разбежались по лесу. Из ребят никто не пострадал. Посадив перепуганных малышей на плечи, парни бегом направились в деревню. Уже светало и казалось, что самое страшное позади. Но не прошли и половину лесной дороги, ведущей в деревню, как услышали позади лошадиный топот.

Выжившие лошади рвались к людям. Почти все ребята успели отбежать в лес, освобождая дорогу обезумевшему от страха табуну. Соседский паренёк запнулся о корягу и упал. Лошади скрылись за поворотом дороги, а парень так и остался лежать.

Деревенских жителей, разбуженных взрывами на лесном озере, ребята встретили за этим же поворотом лесной дороги. Бабушка сразу же увела Николая домой, напоила настоем из трав, и он уснул. Наверное, это был его первый и последний крепкий сон на долгие годы вперёд.

Разбудил стук в окно и громкий разговор бабушки с соседкой, у которой тоже гостил внук из Ленинграда. Работала соседка в пионерском лагере. Она и принесла известие о том, что ленинградских детей из пионерского лагеря отправляют домой. Так и оказался Колька вместе с ребятами из лагеря на вокзале небольшого городка Буда-Кошелёво.

Узелок с едой, собранный бабушкой в дорогу, фанерный чемоданчик с вещами и полная неизвестность. Небольшая площадь перед вокзалом была забита телегами и машинами, люди бежали от войны. Поезд пришёл по расписанию, а вот отправление задержалось надолго. Вагоны брали штурмом, все хотели уехать подальше от беды. Вещи какого-то важного начальника, уже затащенные в вагон, вылетали на перрон из окна. Стоял шум и гам. Казалось, сейчас все передерутся, и этот поезд никогда не тронется с места. Раздались выстрелы в воздух, и на вокзальную площадь въехала машина с военными в кузове. Порядок навели быстро, начальника вместе с вещами под конвоем увели за здание вокзала. К составу прицепили ещё один вагон для детей из лагеря.

Ехали долго, вагоны были переполнены, люди сидели в проходах и тамбурах. В вокзальной суматохе где-то затерялись продукты, собранные детишкам из лагеря в дорогу, с водой тоже начались проблемы. Из вагона в вагон пассажиры передавали еду для детей, общая беда людей сближала. Сало и домашней выпечки хлеб, первые огурцы и помидоры, вода и квас в бидончиках и бутылках. Пошли в ход и Колькины орехи, которые вёз в подарок друзьям. Перед Оршей состав надолго замер в поле.

Поползли по вагонам слухи о взорванном впереди пути. Слухи оказались слухами, а вот то, что из попавшего под бомбёжку состава сбежали особо опасные заключённые, оказалось правдой. Не слухами, а правдой оказались и разговоры о немецком десанте, выброшенном минувшей ночью с самолёта недалеко от города. Их состав, наконец-то прибывший на вокзал города Орша, обыскивали тщательно, даже вагон с детьми военные осмотрели.

На Витебском вокзале Кольку встречал отец. Связь, очевидно, ещё работала, и бабушка успела сообщить о том, когда и каким поездом отправила внука домой. Больше суток отец провёл на вокзале, ожидая прибытия опаздывающего поезда.

А через несколько дней на этом же вокзале Николай прощался с отцом. Папа уходил в ленинградское ополчение. Это был последний раз, когда Колька видел отца. Через неделю и мама покидала родной дом, пришла повестка из военкомата. Фронту были нужны медицинские работники. Так и остался Николай один.

На крутом берегу Славянки люди копали землянки, готовя укрытие от бомбёжки. Копал и Колька землянку, только не на берегу. Копал в лесу за Ремизом, готовился к войне с фашистами. Но однажды днём прибежал мальчишка и передал, что его ждут на фабрике. В месткоме велели готовиться к эвакуации, он внесён в списки.
Их привезли в Осиновец для погрузки на баржу, но что-то пошло не так, и всех людей машинами перевезли на Московский вокзал. Очередь на погрузку в вагоны ждали несколько дней, и Колька принял решение вернуться домой.

Когда и откуда немцы вошли в Антропшино, он не видел. В доме появлялся редко, больше времени проводил в лесу да на соседних полях, запасался едой. Не проходил и мимо брошенного в лесу оружия, подбирал и прятал под лапником у землянки.

Начались осенние дожди, наступали холода и волей-неволей, но пришлось Кольке вернуться в дом. Первое время выживать помогали овощи, припасённые в лесной землянке. Продукты, что оставались в доме, уже давно унесли люди. Голодали все. Дети ходили к немецким солдатским кухням собирать отходы. Взрослые и подростки за кормёжку работали на ремонте дорог, заготовке дров для отопления домов, в которых поселились фашисты.

Весной Николай снова перебрался в лесную землянку. Может, кто-то предал или сами полицаи выследили его, но в один из вечеров они скрутили Кольку у лесной землянки. Нашли и схрон с оружием.

Что спасло от смерти парня, неведомо. И за гораздо меньшие проступки немцы расстреливали людей. Ещё были свежи в людской памяти воспоминания о повешенных на пожарной каланче местных подростках. Повешенных просто так, для устрашения населения.

В посёлке Динамо, на месте бывшей колонии для беспризорников, фашисты организовали лагерь, куда согнали подростков и мужчин со всех окрестных деревень. Многих женщин и детей ещё раньше отправили в гатчинский концлагерь. Вот в этом огороженном колючей проволокой лагере и оказался вскоре Николай.

Фашисты готовили себе солдат, готовили сотрудников полиции. Вскоре первые из них были отправлены на фронт. Оказался однажды в таком отряде и Колька. При первой возможности перешли линию фронта. Шли к своим, как им тогда казалось.

А дальше был скорый суд, череда мордовских лагерей и клеймо изменника. Освободили Николая из лагеря в сорок девятом году поздней осенью. Дальше сто первого километра от Ленинграда не пропустили. Ещё год перебивался с хлеба на воду на лесосеке, и наконец приехал в Антропшино. Дом не пострадал в войну, оказался пуст. Голые стены встречали хозяина. Как жить? Работа есть, но не для него. Весна, сажать надо бы… Да нет для него семян. Работал на людей за кусок хлеба, рыбу в Славянке ловил, грибы да ягоды выручали. Зайцев приноровился петлёй ловить. Плотничать научился, по людям ходил, заказы брал. Тем и кормился.

Потихоньку забывалась война, люди стали по-доброму к Николаю относиться, и работа нашлась. Правда, в Ленинграде. Дом поправил, а вскоре и женился. Жизнь налаживалась, да не совсем. Ещё долгие годы ощущал Николай Иванович холодок в отношении с соседями. А больше всего рвал душу плач сына Витьки, которого ребята при игре в войну назначали только фашистом.

Сколько же судеб сломала война! Сколько невинных детей военной поры оказались заложниками обстоятельств.

Разве мог голодный, одинокий мальчишка сопротивляться этим проклятым обстоятельствам там, где были бессильны взрослые?!

В нашей дворовой компании был мальчишка Вовка. Его дядька в оккупацию служил в полиции, здесь же, в нашем посёлке. Зачем нам, глупышам, надо было об этом рассказывать? Задразнили парнишку. Пропал он летом, на реке. Нашли тело только через неделю. Утонул случайно? Или…

Сергей Богданов