«Всё по-другому здесь, всё изменилось. Хотя нет, полы те же, дощатые. А на этой сцене и мы выступали, когда в школе учились. Это сколько же лет я в клубе не был? Шестьдесят? Мимо проходил, а вот зайти не удосужился ни разу», – мой гость Митюрин Владимир Алексеевич ещё долго стоял в зрительном зале нашего Дома культуры. Да нет, был он, пожалуй, сейчас в клубе посёлка Коммунар шестидесятых годов…

Возвращаются наши старики на землю своего детства и молодости. Возвращаются, чтобы рассказать нам о том, как жил наш Коммунар в те уже далёкие годы. Рассказать о себе и о своей жизни. О жизни, в которой была война, лишившая их детства. Была смерть, что кружила чёрным вороном рядом, забирая жизни их родных людей. Голод и холод, страх и вопрос без ответа: «Мама, почему так? Мне страшно».

Родился Владимир Алексеевич в день святого Владимира, 4 июня 1937 года, в деревне Ям-Ижора Тосненского района. Отец, Алексей Данилович, работал на Ижорском заводе. В те времена по Ижоре ходил пассажирский буксир с баржей, который и возил людей с окрестных деревень на работу и обратно. Во время одного из обстрелов завода отца ранило. Подлечили в госпитале и отправили долечиваться домой. Немцы были уже близко, и людей решили эвакуировать. Шли пешком в деревню Ивановская, где на Ижоре был причал, и людей должны были по воде отправить в тыл.

«Люди шли, можно сказать, цыганским табором. Лошади и телеги, тачки и тележки. Коровы и козы, куры в корзинах. Не дошли мы и до Поповки, а нам навстречу немцы на мотоциклах. Длинные блестящие плащи, в касках. Пулемёты на нас направили. Всё это мама мне рассказывала. Сам-то я не догадался расспросить двух старших братьев и сестру. А теперь и не расспросишь. Один я остался со всей семьи…

Мама была родом из Московской Славянки. Оказалась её родина в блокаде, а мы за кольцом окружения, под немцем. Развернули немцы нас и погнали обратно. Отца – рука забинтована, значит, переодетый русский солдат – забрали и пытали. Поляки, что пришли вместе с немцами, зарезали корову. Не знаю, что мама говорила немецкому коменданту, но отца отпустили и даже другую корову нам выдали немцы.

Оказались мы в самом пекле. Наша артиллерия из кольца блокадного бьёт, стараются дома разрушить, что бы лишить немцев зимой жилья тёплого. Ну, и нас заодно на улице оставить. Хотя мы и так уже жили мы в землянках. Выгнали нас немцы и из землянок, и оказались мы в посёлке Толчино. Тогда это была ещё Ленинградская область. Здесь немцы организовали какое-то хозяйство, выращивали картошку, овощи. Была и ферма. Взрослые работали за еду. Давали хлеб, картошку. Мама работала дояркой, вот и брала меня с собой. Старших не пропустили на ферму, а я проходил. Мама и поила меня молоком.

Помню, был там, кажется, детский сад. Однажды нас усадили за богато накрытый стол, и какая-то делегация немецкая нас снимала на камеру. Как только немцы уехали, со стола всё убрали. Но голода не было, всё-таки жили на земле. Когда стали давать льготы малолетним узникам, попытался и я найти следы своего пребывания в этом лагере. Приходили ответы, что данные не сохранились. Надо было и дальше искать, да я всё мотался по командировкам, времени не было. Старший брат Александр был связан с партизанами, был в списках отряда. Поэтому был признан участником войны. Второй брат, Борис, ему исполнилось 11 лет, везде бегал, слушал и смотрел, что у немцев и где. А потом всё рассказывал старшему брату, который иногда приходил из леса.

Наши наступали, и партизаны стали готовить для нас землянки в лесу. Боялись, что при отступлении угонят с собой немцы и нас. Отец по ночам тоже ходил готовить нам в лесу жильё. Пятая партизанская бригада готовилась нас эвакуировать в лес. Это была зима сорок третьего и сорок четвёртого года. До сих пор помню запах горящей лучины, что освещала нашу землянку в партизанском лесу. Мы научились строгать лучины, менять их тоже была наша обязанность. Дрова заготавливали далеко от гражданского лагеря. Выбирали день непогожий, в дождь или снегопад. Взрослые на себе таскали дрова в лагерь, а мы сзади ветками заметали следы. Ругали нас, если сильно начинали шуметь.

У нас не было скотины, а вот местные увели с собой в лес коров и коз, взяли кур. Коровы мычали, петухи кукарекали… Так и находили их лагеря каратели. Землянки огнемётами выжигали. Кого убивали, кого отправляли в неволю. Сестра моя тоже попала в состав, который должен был увезти людей в Германию. Спасли их партизаны. Ночью взломали пол в вагоне и освободили людей.

Помню, что нас в лагере охраняли украинцы. По вечерам они пели: «Ой ты Галю, Галю молодая». Один из этих предателей не давал проходу сестре. Мама пошла к коменданту, нажаловалась. Больше тот охранник к сестре не подходил. Выбили наши войска немцев. И мы покинули лесные землянки. Довезли нас в товарных вагонах до Павловска, переночевали на вокзале, а утром пешком нас повели в деревню Поповка, что под Пушкином…

Отец ушёл на фронт, дошёл до Кёнигсберга. И на войну с Японией попал. Потом рассказывал, как бедно жили люди в Монголии. Осталась мама одна с детьми. Старшего брата пообещали отправить учиться в Суворовское училище. Он ведь партизанил, и на Параде Победы прошагал по Дворцовой площади. Обещали в Суворовское училище, а оказался в ремесленном. Обманули. Вот и работал брат сантехником на пороховом заводе в посёлке Морозова.

Жили в Поповке в большом доме, семья от семьи отгораживалась занавесками. Мама работала в подсобном хозяйстве воинской части. В сорок шестом вернулся отец, и мы купили в деревне Антропшино полдома у семьи бывшего полицая Ивана Курзина. Полицая забрали, и больше его никто не видел. Но память о себе он оставил плохую. Мы уже не один год жили в деревне, а местный житель, инвалид войны, проезжая на велосипеде мимо нас, ещё много лет плевал в сторону нашего дома.

За полдома платили частями. Родители завели хозяйство. Козы, куры, свиней откармливали в сарае. Отец не был колхозником, поэтому земли у дома было мало. Мама надорвалась на работе. Ведь тракторов газогенераторных было мало, таскали плуг в поле на себе. Мама ушла с работы, по мере сил занималась детьми и хозяйством. Отец, Алексей Данилович, работал возчиком на фабрике. Он хорошо ковал лошадей, умел резать скотину. Тогда ведь все держали в хозяйстве и свиней, коз и кроликов. Жили в основном за счёт своего хозяйства. Человек, умеющий грамотно забить скот, в деревне ценился. И за работу платили натурой – мясом.

Был в деревне Антропшино и ещё один специалист, люди дали ему прозвище «Всё могу» . Брался ковать лошадь – та хромала. Резал свинью – та с визгом убегала. А к отцу люди шли за помощью. И семье была неплохая поддержка в те далеко не сытые года. Подсобных хозяйств вокруг Ленинграда было много. Оголодавший за годы блокады город нужно было кормить. И к нам приезжало много городской молодёжи работать в хозяйстве.

У церкви в Динамо сделали футбольное поле, это был сорок восьмой год. И соревнования проводили. Летом в парке пионерский лагерь работал. Купались в реке Славянке, строили запруды. Очень портил реку кожзавод. Это было вредное производство. Сейчас там фабрика «Фанема», а раньше всякой дрянью здесь обрабатывали кожу. И все отходы сливали в Славянку. Люди подняли шум, стал кожзавод сливать свои отходы на Грязный луг. Загубили наше футбольное поле. Да и водовод с реки Ижоры, сделанный для подпитки Павловских прудов, тоже приносил в Славянку всю дрянь с бумажных фабрик.

В первый класс я пошёл в Покровскую школу. Вот учителей помню плохо. Первый послевоенный класс, сорок пятый год. Детей в классах было много. Ребята разного возраста. Одеты кое-как, голодные… Часто нас проверяли на «вшивость». Проверяли швы на нижнем белье, заставляли стричься наголо. Учителя чуть свет топили печи. Закончили четвёртый класс здесь, а в пятом классе учились уже в Коммунаре. Открыли в Покровке семилетнюю школу – нас обратно. Закончили седьмой класс – опять в Коммунар. Здесь уже и сдавали экзамены за десятый класс. Если начальных классов было много, даже был класс на букву «Ж», то десятых было уже только два – «А» и «Б».

В старших классах учёбу сделали платной, далеко не у каждой семьи были на это деньги. Ребята уходили в училища или на фабрично-заводское обучение. Там кормили, выдавали форму. Школу мы закончили в пятьдесят пятом, вот на этой сцене нас и поздравляли.

Как отдыхали? Брали лодки на прокат, плыли вверх по реке. Загорали, купались. В библиотеке были частыми гостями. Ходили в кино в клубы и на Комсомоле, и в Коммунаре. Сначала новых фильмов было мало, затем появились трофейные. Особенно много детворы собиралось на фильм «Тарзан». После кино мы в парке у церкви пытались так же, как герой из кино, прыгать по веткам высоких деревьев. Не всегда всё получалось, и падали с высоты. Телевизор первый в посёлке появился в семье главного инженера фабрики. КВН с линзой, заполненной водой. Разрешали нам по очереди смотреть. На немецком кладбище, у старой школы, среди могил играли в прятки. Весной и осенью сажали деревья. Проходила компания по разведению садов, поэтому с каждой весной сажали всё больше яблонь.

В шестидесятых годах наш дом номер 151 сгорел. Тогда был сильный пожар, дома стояли близко друг от друга. Сгорели и Корягины, остались без жилья Курзины. Потом на этом месте построил дом мой племянник. Так что род Митюриных по-прежнему живёт на земле антропшинской.

Ну, что ещё рассказать… После школы попытался поступить в Институт водного транспорта, не прошёл. Пошёл учиться в Автотранспортный техникум. Видно, море тянуло, оказался на кораблестроительном факультете. Закончил, началась трудовая деятельность. Всё как у всех. Получил квартиру в Ленинграде, но связь с малой родиной не прерывается. Приезжаем мы все, нынче живущие в Санкт-Петербурге антропшинские, покровские и коммунаровские жители в День Победы на свою родную землю поклониться памяти павших на войне наших земляков. Рады, что появилась возможность оставить свои воспоминания нынешнему поколению горожан. Процветания и добра всем жителям Коммунара!» – Владимир Алексеевич вопросительно посмотрел на меня. Вроде всё? Да нет, был у меня ещё вопрос к уважаемому Владимиру Алексеевичу.

Несколько лет назад писали мы о живущей в Ремизе Митюриной Тамаре Владимировне, не его ли это родственница?

«Жена брата, она так и живёт в Ремизе», – теперь уже с явным интересом посмотрел на меня мой собеседник. Да, видно это не крайняя наша встреча с Владимиром Алексеевичем. Думаю, следующий раз мы встретимся уже в Ремизе. Спасибо, земляк ! Дай Бог тебе здоровья!

Из рассказа Тамары Владимировны Митюриной:

«Наш дом стоял у прогона, что ведёт через поле и речку в Покровку. Рядом, в большом доме Курзиных в начале войны был госпиталь. Я тоже помогала ухаживать за ранеными нашими солдатами. Пришли немцы, и сделали в этом доме столовую для солдат. Мы, дети, подгадывали время обеда, и пели немцам песни. Они ничего не понимали, смеялись и разрешали нам доесть за собой. Один повар всегда нам давал объедки. А другой всё бросал на землю, и топтал сапогами…

Мама, я и сестра попали на строительство дороги в Коммунар. Немцы с карьера привозили камни, а мы их молотками разбивали. Если казалось немцу, что ты плохо работаешь, бил плетью. Кормили щами из травы. Люди пухли. Я всё время плакала от голода.

У моста в Ванго-мызу стоял небольшой кирпичный домик. Вот в нём немцы и забивали коров, а внутренности на телеге вывозили на мост, и сбрасывали в воду. Ребятня часами сидела на берегу, ждали ту телегу. А нам с Верой Вихровой так хотелось есть, что мы не дожидались, когда немец станет сбрасывать требуху в воду. Хватали прямо с телеги, а немец бегал за нами с ножом. Была большая удача, если забивали стельную корову, а плод тоже бросали в реку.

У немцев цеху на фабрике «Коммунар» была казарма, и со станции в вагоне туда возили продукты. Часто что-нибудь из еды просыпалось на пол вагона, и мы собирали. Однажды увидели на полу много муки. Так увлеклись, собирая муку, что не заметили, как немцы закрыли дверь, и вагон тронулся. Вылезали через маленькое окошко, и прыгали на ходу. Было очень страшно».

Сергей Богданов