На мою просьбу дополнить свои воспоминания о прошлом нашей малой родины рассказами о том, что не вошло в их с Кругловым Николаем Ивановичем книгу, Виктор Александрович Лазарев ответил: «Попробую».

Минуло несколько дней, мы созвонились, встретились, и вот передо мной на столе лежат тетрадные листки с текстом, написанным рукой Виктора Александровича.

«Кладбище у немцев было большое. Наверное, с полгектара площадью. Треугольники, сколоченные из берёзы, стояли на каждой могиле. А где-то в середине кладбища стоял большой крест, слухи были, что там генерала немецкого похоронили. После войны на месте кладбища люди построились. В первый год у них такая картошка уродилась, какой местные жители и не помнили. Года три большие урожаи были, в город люди везли картошку продавать, самим не съесть было. Перед самой войной тут же и ДЗОТ построили, со стороны Красногвардейска врага ждали. Да только вошли немцы в деревню со стороны Раскидаевки. Почему так называли? Внизу деревни, у реки и в сторону ВИРа, стояли отдельные хутора. Дома, разбросанные далеко друг от друга. Вот и называли мы это место Раскидаевкой.

Немцы семью нашу выгнали в дальнюю маленькую комнату, а большую заняли сами. В дом заселился немецкий фельдфебель, это был настоящий зверь, свои старались от него держаться подальше. Однажды мама не выдержала взгляда голодных детских глаз, попросила у него кусочек хлеба. Немец в ответ на просьбу её ударил, а мог и застрелить. Стрелять он любил. Каждое утро ходил в парк у церкви в Динамо и стрелял из пулемёта. Ещё живы дубы в парковой дубовой аллее, в стволах которых застряли пули из того пулемёта.

Был ведён комендантский час, окна завешивали платками. Если свет от коптилки пробивался на улицу, немцы стреляли в окно. Немцы всех переселили в один край деревни, мы оказались в доме на прогоне, что идёт на вокзал. Фамилия хозяина была Сарыгин. А по соседству жил Митька Трифон, продавшийся немцам местный мужик. Ярый был полицай. Когда вешали людей на пожарной каланче, командовал там Митька. Мне было уже шесть с половиной лет. И я почему-то запомнил, что у одного из повешенных на ногах был только один резиновый сапог. У второго несчастного оборвалась верёвка, и Митька дал команду повесить несчастного ещё раз.

Мама, Анна Михайловна, была родом из Фёдоровского. Она с соседками ходила в «даль», меняли вещи на еду. Доходили до самой Псковской области. Однажды мама принесла много сахара, и решила сварить самогон, чтобы потом менять его на еду. Троих детей как-то надо было кормить. Узнал про это Митька, и повадился к нам ходить. Перестала мама поить Митьку самогоном, он и наговорил что-то на маму немцам. За мамой пришли два жандарма в длинных плащах, отволокли её в комендатуру, что была в доме у пруда. Этот пруд и сейчас можно разглядеть. Мы, глупые , набивали бутылки карбидом, и бросали в пруд. Звучал взрыв, и часовой у комендатуры открывал стрельбу.

Переводчицей у немцев была Романова Шура, она и спасла маму от смерти, сказав коменданту, что это была бытовая ссора. Маме назначили наказание розгами. Стало чуть легче, когда на смену немцам пришли испанцы. Эти уже не зверствовали, детишек подкармливали. Любили воровать… и наших женщин. Однажды с другом застали его мать с испанцем на полу. А куда было деваться бедным женщинам, дети пухли от голода.

В Каратеевском доме (остатки его видны и сейчас) открыли школу. Я со своим другом Витькой Кутузом ходил в эту школу в первый класс. Витькин дед был одноглазым, служил лесником в Ремизе ещё при царе. Так и перешло дедово прозвище «Кутузов» на потомков.

Русский язык, арифметику вела Евгения Ивановна, фамилию не помню. Ей было уже лет пятьдесят. Наши родители собирали кусочки хлеба с травой, и мы в корзине приносили ей. Мой отец рассказывал, что до войны и он учился у Евгении Ивановны Копшталь. Она до войны работала в Покровской школе, а в первую мировую была сестрой милосердия».

Мы нашли её могилку, поговорили с её учениками. Могилку учительницы обязательно приведём в порядок, на кресте появится её фотография. Обязательно поделимся с читателями всем, что сможем узнать о этом человеке.

«Уроки Закона Божьего вёл священник, приехавший перед войной из Ленинграда. Перед Новым годом нам приготовили бутерброды. Хлеб с опилками и студень из жил. Помню, как было вкусно.

Была и церковь в деревне. Находилась она в частном доме, что стоял в начале прогона-дороги через поле на Коммунар. Школа работала до сорок третьего года, пока не начались обстрелы. Когда испанцев отозвали на Родину, ушли с ними и несколько наших подростков. Один из них, Константин Инюшин, вернулся в семидесятых годах и работал водителем в Пушкине. Но никогда ничего о жизни в Испании никому не рассказывал.

Станция наша была прифронтовой. Немцы привозили сюда оружие и пополнения, увозили раненых и технику в ремонт. За станцией до войны был аэродром, немцы разбили его почти сразу. И нас в неволю увозили тоже со станции. Попали мы уже во вторую волну отправки людей на чужбину. Первую волну пересидели в лесу под Сусанино. В первую отправку попали в основном жители Покровки, их увезли в Литву, а мы попали в Латвию.

Помню, что мы успели и в огороде что-то посадить, прежде чем нас на станции полицаи в вагоны скотские загнали. А урожай собирали уже семьи полицаев, их немцы не трогали. И при немцах они жили хорошо, и после освобождения не голодали. Когда мы вернулись голые и голодные домой, они нам наше же зерно продавали по десять рублей за стакан.

После освобождения в Павловске открыли курсы минёров. А кого туда брали? Ведь кроме родственников предателей и людей то в деревне, считай, и не было. Вот и учились они на курсах. Да и во власть местную тоже они попали. А когда государство вспомнило о нас, малолетних узниках и тружениках тыла, и они с нами стали в один ряд. Бог им судья.

Наверное, разрешали немцы и скотину с собой людям взять. Хорошо помню, как проснулся ночью на полу вагона, под тёплым боком коровы. Ну что я могу ещё рассказать о том времени… О многом мы с Николаем Ивановичем Кругловым рассказали в своей книге «Воспоминания о малой родине».

Разве что дополнить свои воспоминания рассказом о колонистах, что жили в посёлке Динамо. Дрались мы с ними часто. Драку начинали старшие ребята, а мы им подносили снаряды-камни. Ремесло у них было развито, целые мастерские работали. К сожалению, так и не удалось встретиться и поговорить хоть с одним бывшим колонистом. Соседка Полотёрова в колонии была завхозом, не знаю, жива ли…

Помню, как восстанавливали церковь в Динамо. Руководил работами священник Травин. И соблазнов мирских батюшка не чурался. Любил выпить и не обходил вниманием женщин. Выпивать уходил подальше от дома, в Павловск. Автобусы тогда не ходили, привозили батюшку домой попутные машины. Матушка принимала гулёну, давала шофёру сто рублей. Добрейшей души человеком была матушка. Всю блокаду прожила в Ленинграде. Помню хорошо и Покровскую школу. Ведь я там учился вместе с сестрой Круглова Николая Ивановича. Закончили мы там четыре класса, а дальше учились уже в Коммунаре. Директором в то время был Лавров Александр Павлович. Хорошо помню учительницу Палкину. Мы её побаивались, называли «Балла». Идёт она по деревне, родители здороваются с ней с поклонам, а мы прятались. Знали, что на нас жаловаться будет.

Турков, наш легендарный участковый. Ведь участок у него был большой, даже Вырица была под его присмотром. И тоже был охоч до женского пола. Как-то раз купались мы с ребятами в Вырице, и попросила молодая женщина передать ему привет. Ну, я и так и сделал. Встретил его с женой в автобусе, и сказал, что его в Вырице помнят и ждут. Нажил себе неприятностей…

Кладбище на въезде в Коммунар хорошо помню. В школу каждый день мимо ходил. Хоронили здесь военнопленных немцев. Видел, как два охранника конвоировали пленного, пытавшегося убежать. Солдаты ехали в санях, а пленный бежал рядом, привязанный к оглобле. Пленные ремонтировали клуб, восстанавливали вокзал в Антропшино. Помню разговоры про местную жительницу, у которой был роман с пленным художником. Он оставил ей на память свой альбом с рисунками. Немец выжил, вернулся домой и через много лет нашёл свою любовь. Приглашал её в гости. Даже фильм хотели об этой истории снять. Уже после войны мы узнали о том, что многие дети, которых якобы отправляли для устройства в немецкие семьи, оказались в лагере в посёлке Вырица. Детской кровью немецкие врачи спасали жизни своих лётчиков.

Вот, пожалуй, пока и всё, что осталось в памяти и не вошло в книгу наших с Николаем Ивановичем Кругловым, воспоминаний о том страшном времени».

Сергей Богданов