Мы уже писали о нелегкой судьбе жительницы Коммунара Апполинарии Михайловны Москаленко: http://gazetakommunar.ru/apollinariya-mihajlovna-moskalenko/

И вот — еще одна история из ее военного детства.

«Папа уже несколько дней ходил чем-то встревоженный. На улице то тут, то там собирались кучки людей, что-то обсуждали, спорили. Мне уже было лет пять-шесть, когда в нашей деревне началась коллективизация. Люди волновались, было непонятно, во что это выльется. Всю жизнь и они, и их родители жили каждый своим хозяйством. А теперь всё добро должно было стать общим. Когда уводили со двора нашу корову, отец плакал. Помню, что первым председателем артели «Трудовик» стал самый бедный и больной мужичок Соловьёв Василий. Недолго он поработал и умер», — делится своими воспоминаниями Апполинария Михайловна Москаленко во время нашей очередной встречи.

А вскоре артель превратилась в колхоз с таким же названием — «Трудовик». Первым председателем колхоза был некто Дубинин. Не умел ни писать, ни читать. Вместо росписи ставил крестик. Дубинин был мужиком высоким, здоровым. Колхозники его побаивались, строгим и требовательным был председатель. К тому времени почти весь скот у народа уже свели со двора в артель. У кого было две коровы, оставляли одну в личном хозяйстве. Лошадей забрали всех, подчистую. Побаивался народ роптать. И Дубинин недолго председательствовал, загремел за неведомо какие грехи в тюрьму. Такое время было на дворе. На любого могли написать донос, человека забирали,  и почти никто уже не возвращался.

«Я уже ходила в школу. Мама сшила из холста сумку, и я с гордостью шагала по утрам в соседнюю деревню, где и была одна на несколько деревень школа. Учились в одном помещении и первый, и второй, и третий, и четвёртый классы. И учитель был на всех один. Мальчишка-четвероклассник очень мешал учителю на уроках. Что-то бубнил, шумел постоянно. Вот однажды учитель не выдержал, и хлопнул его линейкой. Когда пришли на следующий день на учёбу, школа оказалась на замке. Уборщица сказала, что ночью учителя арестовали. Больше мы его не видели», — вздохнула  Апполинария Михайловна.

Потихоньку дела в колхозе наладились. Заработанное на трудодни люди возами увозили домой. А уже перед войной стали народ прижимать налогами: сдай со двора 150 литров молока, 53 килограмма мяса, три десятка яиц, 400 грамм шерсти. Народ стал возмущаться, люди искали возможность выйти из колхоза, уехать из деревни. А тут очень кстати стали появляться в деревнях вербовщики. Перед войной из 36 дворов в деревне осталась половина, люди подались кто на Урал, кто на шахты в Донбасс, кто на строительство Беломорканала. А кого туда и этапом отправили.

«Папа к этому времени работал письмоносцем, и тоже стал задумываться о том, как уехать хоть в какой-то маленький городишко. В деревне жить становилось всё тяжелее и тяжелее. На трудодни давали всё меньше и меньше. Не знаю, как уж он смог получить в сельсовете справку, но вскоре забрал меня, и мы перебрались в семейное общежитие на станции Харовская. Папа работал в пожарной охране, а я продолжила учёбу в школе.  На стене в комнате висело радио, большая чёрная круглая тарелка, и по утрам диктор со слушателями разучивал песни. Комнаты в семейном общежитии разделяли тонкие дощатые перегородки и поэтому вся жизнь соседей была и на слуху и на виду.  Сходил папа в райком и добился, чтобы и маму с братиком отпустили из колхоза», — продолжает свой рассказ Апполинария Михайловна.

В депо продавали большой бревенчатый ангар. Вот и купили его вскладчину отец моей собеседницы и их односельчанин. Так и появился у семьи свой дом на станции. Да не долго длилась мирная жизнь в новом доме. Началась финская, как тогда говорили, кампания. Белофинская война. Морозы в ту зиму стояли страшные. Закончилась эта война быстро, а на пороге стояла новая, страшная и беспощадная война.

Полюшка, как её называли родные, весной сорок первого года закончила семилетнюю школу, а дальше была дорога в Ленинград. Там,  как ей тогда казалось, её ждала новая и счастливая жизнь.

22 июня 1941 года пассажирский поезд подъезжал к Волховстрою, когда по радио объявили о начале войны. Сначала мёртвая тишина в вагоне, потом шум и гам, детские и женские слёзы. А потом был семейный барак возле Малоохтинского кладбища, где жили родственники. Был Витебский вокзал,  вагон номер девять  в товарном составе, который вёз ленинградцев в эвакуацию.

«Поезд тронулся только ночью. Я стояла у раскрытой двери и смотрела на город, страшная темнота, нигде ни огонька. Поезд полз медленно-медленно», — вспоминает Апполинария Михайловна. Решили выйти на своей станции. Здесь дом родной, своя земля. А что да как будет там, в эвакуации, кто знает.

Вскоре отца Апполинарии Михайловны забрали на фронт, и семья решила вернуться в деревню. Приняли их, «выковыренных», так местные называли эвакуированных, неласково.

«Еды не было. В кузова, большие корзины, сплетённые из дранки, собирали головки от выбитого льна, сушили в печи. Тяжёлым пестом толкли их в ступе. Получалась серая мука. Просеивали эту вроде как муку, перемешивали с варёной в мундире картошкой, и пекли лепёшки. В горло те лепёшки не лезли, а  надо было есть. Иначе откуда силы для работы будут. А работали много и тяжело. Мужчин забрали на фронт, хороших лошадей тоже. Женщины пахали на себе, дойдут до края поля, да и  падают без сил», — вспоминает моя собеседница.

«Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик», — и ведь находили силы для шуток. «Настрой у людей был, можно сказать, боевой. Это были не просто слова лозунга, это было в душе людей, людей, работающих по 16 часов в сутки, что бы хоть как-то помочь своим мужчинам на фронте. Всё для фронта, всё для Победы!»- Аполинария Михайловна замолчала, заново переживая события уже таких далёких лет.

По-разному проходят мои встречи с заслуженными людьми. Кто-то делится воспоминаниями о прожитом почти спокойно, по крайней мере, внешне. Мол, уже перегорело, а кому-то очень тяжело вспоминать, очень тяжело. Но слёзы на глазах всегда и у всех…

«Мне было всего 13 лет. Возвращалась с работы, болело всё тело от непосильного труда. Плакала и спрашивала маму, неужели так будут болеть руки и ноги всегда? А мама прижимала меня к себе, и пряча слёзы, говорила, что я привыкну», — голос дрогнул, и на глазах у Апролинарии Михайловны показались слёзы.

Урожаи в колхозе были хорошие, сдавали положенное государству, оставляли на семена, да и самим колхозникам есть надо было.  Приезжали уполномоченные из райкома. Требовали сдать больше.  Сдавали, а куда деваться — война.

Из деревни на фронт ушли  28 мужчин. А вернулись всего четверо.  Сосед  Апполинари Михайловны ушёл  на войну с двумя сыновьями, никто не вернулся. А младшему было всего восемнадцать. Сдавали хлеб дополнительно,  самим почти ничего и не оставалось. Двести граммов пшеницы на трудодень.

«Идёшь мимо своих полей, хлеба стеной стоят. Глянешь на поля соседнего колхоза — и слёзы из глаз. Там торчит былиночка, тут… Разворовывали соседи посевное зерно, а мы, выходит, за них хлеб свой сдавали. Война, что тут поделаешь…» — так закончила свой рассказ о жизни в колхозе военной поры Апполинария Михайловна. А вот частушки тех лет, которые пели деревенские девушки.

Милый в Армию пошёл, остановился в поле,
Серой кепочкой махнул, не вернулся боле.

Милый в Армию поехал, я кричала, воротись,
Его голос раздавался, до конца войны дождись

Виноватая Германия и Гитлер виноват,
Сложил милый мой головушку за город Ленинград.

Братик пишет из далёка, милая сестрёночка,
На моих глазах убили твоего милёночка.

Да и послевоенная жизнь облегчения не принесла. Мужчины полегли на фронтах, а большинство из тех, кто вернулся, в деревне старались надолго не задерживаться. Снова всё легло на женские плечи. Снова непосильная работа, полуголодная жизнь.

«Я уже работала агентом по сбору налогов. Того, что был до меня, посадили в тюрьму. Фронтовик, орденоносец, а творил такое  недоброе дело. Брал у людей одну сумму, а в отчётах писал другую, меньшую. Разницу брал себе. Бегала по колхозам, собирала налоги. Платили ой как плохо.  Да и где люди могли взять деньги в послевоенном колхозе. По вечерам повзрослевшие за годы войны парни и девчата собирались на гулянки — так называемые беседы».

Днём по-прежнему много работали. Пахали землю, косили траву, метали стога. Заготавливали в лесу дрова. И не только для отопления дома. Нужно было топить печи и в овине, где сушили зерно. В августе сеяли рожь. А сколько надо было убрать с полей пшеницы и ржи, овса и ячменя. На беседы парни приходили попозже, давали возможность девушкам плести кружева. Это было хоть какое-то подспорье. За небольшие деньги кружева сдавали в промышленную артель. На беседах парни старались не курить. И частушки на таких беседах пели уже другие, озорные. Молодость — она в любое время весёлая и озорная.

Ой подружка дорогая, мой милёночек косой,
Я иду прямой дорогой, а он чешет полосой.

Девки по лесу гуляли, на берёзы лазили,
Попы поцарапали, вазелином мазали.

Полюбила лейтенанта, а потом полковника,
Стали юбки узковаты, не найду виновника.

Закурил и положил на крылечко трубочку,
Прощай моя молодость, он полез под юбочку.

Моя милка маленька, чуть повыше валенка,
В лапотки обуется, как пузырь надуется.

«А какой квас делали у нас в деревне! Стенки и дно квасницы, маленькой деревянной кадки, выстилали ржаной и овсяной соломой. На дно квасницы клали хлебцы, приготовленные из ржаной муки и картофеля. Заливали горячей водой и настаивали пять дней. Квас был тёмно-коричневый, чуть сладковатый… вкуснятина. А самый добрый квас получался из пророщенной ржи. Только появлялись ростки, рожь сушили в печи, мололи жерновами как на крупную крупу, и в квасницу», — на лице Апполинарии Михайловны заиграла такая добрая улыбка.

Она проводила меня до двери, пожелали друг другу всего самого доброго.

Спасибо Вам, уважаемая наша Апполинария Михайловна.

Сергей Богданов