Встретились мы снова в нашем Доме культуры, сотрудники которого уже не впервые разрешают нам побеседовать в одном из уютных помещений. Сегодня Николай Иванович Круглов приехал не один. Анатолий Николаевич Захаров – друг детства Николая Ивановича, человек, которому есть что нам рассказать о том непростом времени.

Но сначала была небольшая экскурсия по Дому культуры. Нет, скорее это было возвращение моих уважаемых гостей в молодость. Экскурсия по клубу послевоенного посёлка Коммунар:

«А вот здесь была комнатушка, где сидел участковый Турков, наблюдая за порядком на танцах. А вот там была кинобудка, и механик разрешал покрутить ручку киноаппарата. А вот с этой галереи мы смотрели концерт пленных немцев. А вот здесь был буфет, а вот там, в подвале, занимались штангисты. Библиотека наверху была. И в очереди постоять приходилось».

Дом, построенный ещё прадедом Анатолия Николаевича Захарова более ста пятидесяти лет назад, по-прежнему стоит на земле Антропшинской. Конечно, это уже не тот дом. Перестроенный не один раз, он уже и выглядит по-другому. Но род Захаровых всё так же продолжает работать на земле, как и делали это их предки более полувека назад. Земля у дома не пустует.

А вот и мой первый вопрос Анатолию Николаевичу Захарову: «Как для Вас началась война?»

«Мы жили в большом двухэтажном доме. Родители у меня были замечательные. Папа работал в Ленинграде на фабрике «Скороход». Так всю войну и пробыл в блокадном городе. Защищал город, на Синявинских высотах был ранен. Выжил, в сорок пятом вернулся в Антропшино.

Помню, как немцы вошли в деревню. Перед этим шли сильные воздушные бои. Мы стояли у дома, и задрав головы, смотрели в небо. Стоял грохот моторов и треск пулемётных очередей. Помню, как горящий самолёт, не знаю чей, врезался в землю у церкви в Динамо. Помню, как из нашего подбитого самолёта выбросился лётчик. Ночью разбудил нас звон разбитого стекла. Немецкие солдаты прикладом разбили окно, вошли в дом и направили автоматы на нас. Мы с сестрой сидели на кровати, а мама нас закрывала подушкой. Боялась, что немцы будут стрелять. Искали советских солдат, с фонариком заглядывали под кровати.

Фашисты обыскали всю деревню, так и началась наша жизнь под немцем. Вместе с морозами пришёл и страшный голод. Пока был жив дедушка, хоть как-то, но держались. Он собирал кости у солдатской столовой, мама их вываривала ещё раз. Ходила мама с санками куда-то за Красногвардейск, меняла вещи на еду. Чистила немцам картошку, приносила очистки. Варила их с травой. Мы не могли дождаться, пока сварится трава, вытаскивали из кастрюли очистки. Мама ругалась. Где-то в районе кладбища немцы закапывали убитых лошадей, боялись эпидемии. Взрослые с риском для жизни по ночам ходили раскапывать ямы с лошадиными трупами и приносили домой уже подгнившее мясо. А ведь поначалу немцы не сильно зверствовали», – Анатолий Николаевич замолчал, о чём-то задумавшись.

«Мы многое помним из рассказов наших мам», – подключился к беседе Николай Иванович Круглов, – Мама рассказывала, что и школу немцы открыли. И колхоз работал, огороды разрешали обрабатывать. Маме зубы немецкий врач лечил. А соседке на ухе операцию хирург-немец делал. Озверели немцы, когда их бить на фронте стали. Помнишь, какое большое кладбище немецкое было напротив памятника?»

«А как же. Видел, как привозили немцы своих убитых зимой. Трупы рваные, замёрзшие. После войны люди стали здесь строиться. Выкапывали сапоги немецких солдат. Говорили, что хоть сейчас обувай и носи. Медные гвозди, кожа мягкая. А на месте памятника в ряд стояли виселицы. Мы бегали смотреть на повешенных. У каждого на груди висела табличка. «Я-ВОР», «Я- ПАРТИЗАН».

Перед самой войной на месте, где потом и будет кладбище немцев, построили ДЗОТ. Стояла пушка, направленная в сторону Красногвардейска. Готовились к войне и врага ждали с той стороны, а пришёл немец со стороны Слуцка, нынче это город Павловск. И землянки уже были выкопаны. У всех землянки были вровень с землёй, а наша сверху была прикрыта холмом из земли. Вот и принимали, наверное, лётчики холм этот за блиндаж, и старались больше бомб сюда сбросить», — ответил Анатолий Николаевич и тут же добавил рассказ про пушку, что стояла в ДЗОТе на лугу, и ствол пушки тоже смотрел в сторону нынешней Гатчины.

Рассказали мне друзья и про крупнокалиберный пулемёт, установленный во дворе дома родителей Николая Ивановича. Расчет пулемёта тоже ждал нападения врага со стороны Красногвардейска. Вспомнили мои собеседники и рассказы своих мам о том, как обещали военные не пустить врага в деревню. А то, как проснувшись однажды утром и обежав всю деревню, не увидели ни одного своего защитника, они помнят и сами.

«Стало чуть легче, когда немцев в деревне сменили испанцы. Нам было лет по шесть, лезли везде, носились по дороге, не глядя по сторонам. Немцы не останавливали машину, видя на дороге ребёнка. Давили колёсами насмерть. Испанцы были тоже враги, но к населению относились иначе. Продукты возили в таких больших сундуках, установленных на длинных телегах. Возчик бросал хлеб в канаву и кричал: «Маленький!» Для голодной детворы это был подарок. Испанцы кричали: «Марчелло, кашу!» Мы думали, сейчас нас кашей накормят. А это нас прогоняли от тех мест, где мы могли попасть в беду»,- и снова наступила небольшая пауза в рассказе о прошлом, и это понятно. Не о празднике рассказывает нам Анатолий Николаевич.

«На станцию немцы привозили составами боеприпасы, фронт ведь был рядом, да и дальнобойная батарея стояла неподалёку в лесочке. Штабеля из снарядов занимали всю площадь перед вокзалом. Отвечала на огонь немецких батарей и наша артиллерия. Однажды снаряд попал в эти стеллажи из снарядов. Стёкла вылетали в домах по всей округе, такой силы был взрыв. А в сорок третьем опять всех жителей деревни выгнали из домов, на станцию повели. Брать разрешали только то, что можно унести в руках. Я нёс мамин большой шерстяной платок, которым мама очень дорожила. В холод этим платком мы все могли укрыться. Мама вела за руку сестру, а за плечами, в чём-то вроде рюкзака несла швейную машинку «Зингер». Золотая наша мама! Она знала, что машинка не даст нам пропасть, всегда прокормит. Так и было, не однажды умелые мамины руки и эта швейная машинка спасала нас от голодной смерти. Мама с машинкой на плечах, я и сестра старше меня на год, вагоны, платформы…

Нас сажают в состав и снова где-то высаживают. Снова вагоны и дорога неведомо куда. Там я где-то и потерял мамин платок. Да что вещи, терялись в дороге и люди. Однажды от состава отстала и мама наша. Как было страшно, сколько мы с сестрой слёз пролили. В вагоне ехали и наши, антропшинские. Они нас успокаивали, говорили, что мама обязательно нас догонит. Так и случилось. Поезд где-то стал надолго, и мама нас догнала. Какая это была радость!

И ещё раз тогда мне было страшно. Нас везли на открытой платформе, охранял нас здоровенный рыжий немец. В каске, на груди бляха железная. Было очень холодно, немец тоже замёрз, и смотрел на нас с дикой ненавистью. Казалось, сейчас он всех убьёт, и уйдёт в тёплое место греться. Выгрузили нас прямо под откос. Ночь, дождь, темнота. Вдали виднеется лес. Так и просидели несколько дней под открытым небом. Стали люди шалаши из лапника строить. Наконец появились местные латыши и на телегах перевезли нас на сборный пункт. А какой пункт? Старая лесопилка, барак. Выходить нельзя, там и жили, там и нужду справляли. Какое уж тут стеснение. Помню, мазали пальцы чёрной краской, и оставляли оттиск каждого пальца на бумаге. А уж оттуда латыши нас и разбирали по хуторам. Брали, конечно, сначала тех из невольников, кто мог работать. Молодых и сильных. Ведь немцы и их обложили налогом. Брали на учёт, как скотину. Наконец дошла очередь и до женщин с детьми. Привёз нас хозяин на хутор, поселил в сарай вместе с коровами. Мама с утра и до ночи работала, а мы присматривали за стадом на пастбище, гусей пасли. Жили вместе с крысами. Приоткроешь дверь, смотришь, а они сидят, не убегают. Здоровенные, наглые. Мама ставила им у норы мешочек с зерном, боялась, что и нас голодные погрызут. Были и такие случаи на соседних хуторах. А я, глупенький, развлекался. Привяжу кусочек хлеба на верёвку, и в норку брошу. Маленький крысёнок схватит, я его и вытаскиваю.

Хозяин за стол нас не сажал, только маму. Она ведь работать должна, а мы… Мама тоже отказалась садиться за стол без нас. На соседних хуторах работали тоже наши, антропшинские. Соседи. А был у них, латышей, такой порядок. В Юрьев день невольники могли перейти к другому хозяину. Вот и мама вместе с нами перешла к хозяину по фамилии Гайлис. Хозяева оказались не чета бывшему. Муж и жена жили недалеко от большой дороги, и почта рядом находилась. И людьми оказались Гайлисы добрыми. Так мы и жили до самого освобождения. Прибегает однажды хозяйка хутора и бросается маме на шею: «Женя, Женя! Война закончилась! Поздравляю! Мир!»

Какой мир, ведь немцы кругом? Оказалось, что мы были в Курляндском котле, немцы пытались добраться до моря. Они бросали всё. Технику, склады… Вокруг бродили табуны лошадей, стада коров. Хваткие латыши много прибрали к рукам. Но и невольники возвращались домой не с пустыми руками. Везли скот, понимали, что возвращаются на разорённую войной землю. А через пару дней по большой дороге мимо хутора немцев вели под конвоем в обратную сторону. А нас – снова на сборный пункт. Помыли, одели и накормили. Но не для всех из нас это был конец мучениям. Некоторые из зверей-хозяев ушли в леса, и теперь мстили своим бывшим рабам. По ночам пробирались в бараки пересыльного пункта и убивали людей, рассказавших о жестоком обращении бывших хозяев.

Уже в пути домой часто в лесах слышна была стрельба. Уничтожали лесных бандитов. Вышли на станции Антропшино. На боку у вокзала лежит паровоз. Танк немецкий стоит. Станция разбита. А дом наш оказался цел. Немцы в нём кузницу устроили. Часть стены выломали, чтобы лошадей заводить. Весь пол был в подпалинах от горячих подков. Стену мы восстановили, пол перебрали, благо, отец живым вернулся в сорок пятом. Мы ведь приехали в сорок четвёртом. Помню разговоры по деревне: «А вот тот живой вернулся, а вот эти с детьми вернулись… А вот та одна приехала, не уберегла детей на чужбине».

Жизнь налаживалась, хоть и не ели ещё досыта. В сорок пятом, в девять лет, пошёл в первый класс в Покровскую школу. Мебели дома почти не было, уроки делал на подоконнике. Там и закончил семилетку, а десятый заканчивал уже в Коммунаровской школе в пятьдесят пятом году.

Росли после войны на улице, родителям было не до нас. Да и отцов у многих не было. Помогали на сенокосе, сидя верхом на лошади, на волокушах таскали сено к стогам. Собирали грибы и ягоды, вязали берёзовые веники на продажу. Оружия по округе хватало, да и не только. Ребята постарше, Витя Чёрт, был у нас такой, Коля Полотёров, Витя Лазарев стреляли, рыбу глушили. Женщины сушили бельё на натянутом между деревьями бикфордовом шнуре. А мы поджигали шнур и смывались. Высыпали ведро патронов в костёр. Такая начиналась стрельба, куда там петардам нынешним…

Ходили и на Чёрную речку, у немцев там была какая-то база. Взрослые разживались там посудой, несли что-то ещё, нужное в хозяйстве. Ведь не было почти ничего, жизнь начиналась с нуля. Сосед разжился там карбитом и лампу себе смастерил. Все завидовали. Стояли там пушки. Вот один из нас садится на ствол, а второй крутит колёсики, подымая и опуская ствол. Этакие качели.

Сдавали в Коммунаре и в начале Антропшино, в доме Кутузова, цветной металл, добра этого хватало. Какое-никакое, а подспорье семье было. А сколько ребят наших стали инвалидами и погибали, бывало. Разбирали снаряды, добывали порох. На станции выкапывали неразорвавшиеся авиабомбы. А в них порох в виде пуговиц. На танцах бросали на пол. Станет девушка каблуком на «пуговицу», тут тебе и взрыв небольшой», – улыбается Анатолий Николаевич, а Николай Иванович добавляет:

«А ещё был порох в виде макаронины. Поджигаешь её на танцплощадке, бросаешь на пол – и ногой! А она летает по площадке, девчата визжат».

Да, не скучали наши дедушки… Рассказали наши старожилы и про старьёвщиков, которые ездили по деревне и по Коммунару на телеге, и принимали старые тряпки, металл в обмен на игрушки. А за металл цветной давали ложечку мороженого съесть. Ходили и мастера: «Точу, лужу, паяю».

И хулиганили мальчишки, да и не просто по малости. Зимы были снежные, днём накатают громадных шаров снежных и до вечера спрячут. А в темноте выкатывали их на дорогу, и перекрывали проезд. Какая машина с ходу проскочит, а другая и застрянет. Водитель ругается, а им весело.

«Вольготно жили. Дрались край на край. Там Витька Лазарев был заводилой, а с нашего края я. Мать пошлёт хлеб по карточкам получать, а магазин на другом краю. Идёшь и думаешь, откуда навалятся. Могли по пути из школы встретить с рогатками. А вместо камней использовали шарики из мин. Но стреляли только по ногам», – продолжает вспоминать Анатолий Николаевич.

Вспомнили друзья и про денежную реформу сорок седьмого года. Прознали люди, что вот-вот отменят карточки, как метлой всё из магазина вымели. Даже до пожара дело дошло, сгорел магазин, а ребятня потом на пожарище мелочь искала.

За разговорами и не заметили, как пролетело время. Подустали мы все, решили на сегодня и закончить. Да, едва не забыли про фотографии, которые привёз Анатолий Николаевич. Пожарная команда деревни Антропшино. С бородой и в каске сидит дед Анатолия Николаевича, Захаров Николай Фёдорович. Он умер в сорок втором году от голода. В этом же ряду в кожаных куртках и касках сидят два дяди Анатолия Николаевича:

А вот фото семьи Захаровых у своего дома (1936 год):

10Б класс коммунаровской школы, 1955 год. Наверное, многие найдут здесь или себя, или своих родных:

А вот фото тридцать девятого года. Мама с детьми. Впереди у них война, голод и холод, чужая земля:

На этом, пожалуй, и всё. Ведь моим уважаемым гостям ещё и домой добираться. На этом и распрощались, договорившись поддерживать связь по телефону.

Уже знаю, что при следующей встрече я увижу новые фотографии, услышу продолжение воспоминаний наших уважаемых земляков. Ждёт меня встреча ещё с одним интересным собеседником.

Сергей Богданов