Возвращался домой и думал о таком разном отношении к прошлому даже в одной семье. Брошенные в грязь фотографии и документы родных в недавно расселенном доме (видел такое) — и вот это желание рассказать людям о нелёгкой судьбе поселковой девчушки Риты…

Передо мной на столе старая трёхкопеечная советская тетрадь без полей и несколько пожелтевших листов из рабочего журнала. Почерк то вполне читаемый, то не очень разборчивый. Некоторые буквы словно расплылись от влаги: «Мне 78 лет, смотрела передачу по НТВ и плакала. Мне было так тяжело, а дома была одна. Вспомнила нищету, холод и голод. И лагеря, все три лагеря от Польши до Германии. И последний лагерь, уже в Австрии. Там нас продали хозяину, который постоянно орал, что он ариец, Гитлер его друг: «А вы, маленькие свиньи, должны работать с утра и до ночи». И мы работали. Летом с пяти утра и до одиннадцати ночи, а зимой до девяти вечера. А хозяин всё орал, что Ленинграду «капут, камень на камень, а вы все умрёте в лагере».

Летом сорок первого ей было двенадцать с половиной лет. В конце августа из рабочего посёлка при фабрике «Коммунар» вывозили последних жителей. Так Рита вместе с мамой и братом Владимиром оказалась в Ленинграде, в здании школы на улице Рубинштейна. Несколько раз наших земляков на машинах привозили на берег Невы, чтобы на баржах эвакуировать из города, и каждый раз мешали обстрелы и бомбёжки. Неудачной оказалась и попытка вывезти людей из Ленинграда по железной дороге. Переждав налёт фашисткой авиации под платформами Витебского вокзала, люди загрузились в вагоны, и состав тронулся в путь. Но уже в Лигово сильная бомбёжка и артобстрел заставили их покинуть вагоны и укрыться в траншеях на улице Ленина. Сказали, что состав дальше не пойдёт, выбирайтесь из города сами. Три дня хоронились в битком набитой людьми трансформаторной будке. Вечером третьего дня дверь в будку открыли немцы: «Есть командиры, коммунисты, евреи?». Три еврейских семьи увели. С трудом, но добрались до Красного Села, где фашисты всех загнали на проверку в церковь.

Вскоре маме удалось получить разрешение вернуться с детьми домой, в Коммунар. Возвращались долго, шли пешком через Пушкин и Павловск. В Пязелево немцы снова задержали семью. Пришлось неделю жить у маминой тёти Фроси Давыдовой в землянке. Ещё в первые дни войны жители вырыли такие убежища на крутом берегу Славянки, спасаясь от бомбёжки и обстрелов. Наконец вернулись домой, в обезлюдевший посёлок. Поселились в доме 34, напротив клуба. Рядом стояли ещё два таких же двухэтажных дома. Третий сгорел во время бомбёжки.

А через месяц семью вместе с другими коммунаровцами, оказавшимися по разным причинам в оккупации, немцы погрузили в машины и увезли в лагерь в Гатчину, а затем в Кингисепп. Гатчинский лагерь был переполнен. По пути фашисты «…забрали несколько женщин и издевались над ними как хотели, так мама стала инвалидом на всю оставшуюся жизнь», — вспоминает Маргарита Николаевна. А вскоре семья Риты вместе с другими такими же несчастными людьми оказалась в Гдовском районе. Жили трудно: «Была страшная нищета, холод и голод. Ходили по домам, побирались ради Христа! В лохмотьях, на ногах рукава от фуфаек».

День 14 апреля сорок второго года стал последним днём, когда мама и Рита видели брата Владимира живым. Всех подростков увозили в Германию, врагу была нужна рабочая сила. Три открытки за всё время, проведённое в лагерях, получила от него Рита: « Но прочитать всё не могла, многие слова были затушёваны: «Здравствуй, сестра. Жив, здоров. Ничего, ещё поживём». Когда расставались, то договорились, что если будет написано слово «ничего», значит, всё плохо. Стоял во сне передо мной брат в слезах, кровавых потёках из глаз».

Читаешь и невольно думаешь о том, сколько же горя обрушилось на детские плечи! Как смог ребёнок выжить там, где жизнь людская не стоила ничего! Уже после возвращения домой Маргарита искала следы брата, писала и в Москву, и в Германию. Удалось узнать, что Володя прошёл через несколько лагерей. Последний лагерь находился в городе Гайслинген. Узники работали на каком-то заводе и в конце все были расстреляны. А 28 апреля того же сорок второго года вместе с остальными людьми Рита с мамой из Гдова тоже были отправлены в Германию. «Везли нас через Прибалтику, Польшу. Делали санобработку где-то в Польше. И потом пошли лагеря Германии. Последним был многонациональный лагерь в городе Мосбург. Длинные бараки были отделены друг от друга колючей проволокой, по территории ходили конвоиры с овчарками. Был среди них полицай, который ругал нас, голодных детей, нецензурными словами. Пленные французы из соседнего барака перебрасывали нам еду через колючую проволоку, и мы бежали её подбирать. Пленные из других стран получали посылки от своего Красного креста. А нам давали похлёбку с запахом гнили. А потом, уже в сорок третьем году, привезли всех в какой-то центр, где и продали нас с мамой хозяину, каждую за 176 марок. Мама к тяжёлому труду была не способна, её отправили обратно. Так она оказалась в городе Каменец-Подольске. Там она и была до февраля сорок шестого года», — текут воспоминания.

Хозяина, к которому попала в рабство Рита, звали Шварц Майер. Тяжёлая, изнуряющая работа отнимала последние силы. «Возили на тележке навоз из хлева на поля. Даже пустая тележка была неподъёмной. А мы после лагеря, худые и слабые. Скота было много: коровы, свиньи, лошади. Доили коров, молоко отвозили на завод. Зимой в лесу заготавливали дрова, хозяин отапливал ими скотный двор. Если выпадала свободная минутка, я пряталась под голубятней и вспоминала маму, брата, плакала. Мы были рабами, даже не людьми — скотом. Хозяин нас иначе чем «русиш швайн», русские свиньи, не называл», — пишет в тетради Рита.

Второго мая сорок пятого года был солнечный день. Невольники на лошадях пахали хозяйское поле. Летали самолёты, и поэтому лошади вели себя беспокойно. Работать было невозможно, решили вернуться в село. «На главной улице, где находился дом хозяина, стояли английские танки. Бока машин украшало изображение буйволов из железа. На больших танках сидели негры», — вспоминает Маргарита Николаевна. Так пришло освобождение.

Но и дорога домой оказалась непростой. До 25 июня сорок пятого года Рита не могла покинуть дом Майера. Их всех уговаривали уехать или в Англию, или в Америку. Но она «..с упорством говорила, что поеду только домой, в Ленинград. Мне говорили, что город разрушен, ехать некуда, а я твердила одно: в Ленинград! Там, в переулке Ильича, дом 4, двор 3 живёт наша родня. Уже потом я узнала, что блокада их не пощадила». Рита добилась своего и уже в конце июня была в Чехии. До августа сорок пятого года помогала ухаживать за нашими ранеными в госпитале  и только в конце августа сорок пятого года вернулась домой.

Уже не впервые в воспоминаниях коммунарцев, малолетних узников фашизма, читаю о том, как неласково встречала Родина своих детей, хлебнувших горя полной мерой на чужбине. «Позором и проклятьем легло на нас клеймо: ты узник был, предатель, сегодня ты никто», — эти строки записаны в воспоминаниях Маргариты Николаевны. В товарных вагонах довезли бывших узников до Луги, где отобрали все документы, выданные в отправительном пункте в Чехии. «Называли фашистами, грозили выслать на 101 километр», — это тоже слова из записей Маргариты Николаевны.

30 августа сорок пятого года Рита была дома. Без документов, которые теперь надо было восстанавливать. На работу, спасибо папиной родне и многим из тех, кого знала по довоенной жизни, взяли без документов. В подсобном хозяйстве «колола чурки для машин». Уже потом, получив документы, Маргарита Николаевна перешла в котельный цех. Так и проработала на родной фабрике с августа 1945 до выхода на пенсию по состоянию здоровья в 1985 году.

А вот что написала Маргарита Николаевна Валеева-Царюк в самом конце своих воспоминаний. Она, человек тяжёлой судьбы, женщина, прошедшая в детстве все круги ада, но оставшаяся настоящим человеком, пишет: «Нельзя всё это снова допустить! Учитесь, дети, и любите страну свою, не погубите ее. Помните, дети мои и внуки. Я честна перед вами и своей совестью. Перед своим народом, перед своей Россией! Ваша мама и бабушка».

Подготовил С.В. Богданов