«Бабушка работала учителем в младших классах, и у неё была большая библиотека. Читать меня научили рано, и я перечитала много книг из её библиотеки. Особенно мне запала в душу книга о детях в годы войны. Она и сейчас где-то лежит у меня. Сейчас найти трудно, ремонт в квартире. Мы с семьёй любим, по возможности, путешествовать по стране, побывали во многих городах . И везде я старалась отвести сына в местные музеи Великой Отечественной войны. Я рада, что он, так же, как и я, трепетно и с уважением относится к памяти о людях, которым довелось пережить тот ужас. Когда забирали бабушку из Белоруссии сюда, в Коммунар, многие вещи из прошлого бабушка не стала брать с собой, они напоминали ей о тяжелых временах в её жизни. Теперь я жалею об этом. Но вот в этом старом чемодане я бережно храню документы и фотографии, в которых вся бабушкина жизнь».
С Алесей Приходько, внучкой Лидии Никифоровны Карпеко, мы беседуем в квартире одного из домов на Комсомоле. Познакомиться с внучкой ныне покойной узницы концлагеря «Освенцим» Лидии Никифоровны Карпеко хотел давно. Позвонил, напросился на встречу. Молодая и симпатичная Алеся на мою просьбу рассказать о бабушке откликнулась с удовольствием, за что я ей очень признателен.
– Алеся, какой Вы запомнили свою бабушку?
Алеся ненадолго задумалась:
– Бабушка была человеком строгим, даже жёстким. Не жестоким, а именно жёстким. Но справедливым. Наверное, там, в концлагере, иначе выжить и нельзя было. Надо было стать жёсткой и сильной, иначе – смерть. До войны она успела закончить учёбу в педагогическом училище, вместе с мамой оказалась в оккупации. Война принесла горе и бабушкиным родным. Старший брат Михаил воевал, вернулся в Ленинград, где и жил до войны. Брат Фёдор погиб на фронте. Сестра Устинья пережила ленинградскую блокаду. Младшие её братья, Александр и Сергей, 14 и 16 лет, погибли. Один попал под бомбёжку, а второй погиб, сражаясь с врагом в партизанском отряде. Вот такая история семьи моей родной бабушки.
Я не помню, чтобы бабушка смеялась… Я приезжала к ней на лето, и однажды она подарила мне очень красивое пальто. Жили мы тогда скромно. Мама работала нянечкой в детском саду, и не могла меня часто баловать обновками. Этот подарок очень меня порадовал. Но когда я попросила бабушку купить мне куртку, которая мне понравилась в сельском магазине, она мне ответила так: «Иди и заработай».
И вот я, двенадцатилетняя девочка, вставала чуть свет и шла на болото собирать ягоды, сдавала их и получала свои первые в жизни деньги. Вот так за лето я и заработала себе на куртку. Бабушка никогда с нами не сюсюкалась, была строга, но справедлива. Учила, что в жизни надо самому зарабатывать деньги. У бабушки был большой огород, 25 соток занимало картофельное поле. Работала, не покладая рук сама, и учила трудиться нас. В десять лет мне давали серп и отправляли жать рожь. Порезала палец, забинтовали рану, работаю дальше. «Впредь будешь внимательней». Вот так и учили нас жизни. И мы очень благодарны бабушке за такую житейскую науку. Вот и я так же учу своего сына. Он знает, каким трудом достаются в жизни деньги. Он у меня уже после девятого класса работал в трудовом лагере летом. Сам, на свои заработанные деньги покупал себе вещи. И умеет беречь то, за что заплатил деньгами, заработанными своими руками. Так у нас поставлено в семье. Когда бабушке отняли ногу, мы спокойно уходили на работу, оставляя её под присмотром десятилетнего в ту пору сына. И он замечательно справлялся.
– Бабушка рассказывала, что деревню их Лукашевку, что находилась в Бешенковичском районе в Белоруссии, немцы не сожгли только потому, что в деревне было много предателей и полицаев, – вспоминает рассказы бабушки Алеся.
Донёс немцам на бабушку Алеси – она была связана с партизанами – дальний родственник, троюродный брат Анисим. После войны он отсидел в лагере десять лет, вернулся в деревню и до самой смерти жил бок о бок с жертвой своего предательства. Жить много лет рядом, каждый день видеть человека, предательство которого принесло тебе в жизни столько горя и едва не стоило жизни… И попытаться забыть, простить? Не каждому это по силам. Наверное, помогала держаться семья, заботливый и любящий муж.
– Дедушка, Степан Афиногенович Сичкарук, был родом с Украины. Они с бабушкиным довоенным женихом вместе были в оккупации, боролись с фашистами в партизанском отряде. Жених Лидии Никифоровны погиб. А Степан после войны выполнил просьбу погибшего друга, нашёл его невесту. Да так и остался в белорусской Лукашевке. Жили без регистрации брака, родили двоих детей. И только после рождения третьего ребёнка получили паспорта (раньше колхозникам их не выдавали) и смогли оформить брак.
И на родину, на Украину, он смог поехать только через двадцать лет после войны. В родном селе его уже давно считали погибшим, девятого мая на стол в память о нём ставили стакан самогонки, прикрытый сверху куском хлеба. И только родная тётка с трудом его признал:а «Это же Степан, наш Степан».
Я спрашивала у бабушки, любила ли она деда. Нет, отвечала она. А как же без любви жили, детей родили? Время было тяжёлое, без мужика не просто было жить. Мужики с войны израненные, да безногие и безрукие возвращались. А у Степана на месте были и руки, и ноги. Он мог работать.
Арестовали Лиду Карпеко в 1942 году, сначала держали в тюрьме районного центра Бишенковичи, затем перевезли в Витебск. Там, вместе с другими невольниками она работала на кирпичном заводе. А через год эшелон с заключёнными, в числе которых была и Лидия, прибыл в польский город Освенцим.
23 ноября 1943 года на робу заключённой, 20-летней Карпеко Лидии, прикололи иголками белую полоску ткани с номером. Теперь она была не человек, а заключенная номер 69118.
Начались долгие дни и ночи существования рядом со смертью. Газовые камеры дымили круглосуточно, наполняя воздух запахом горелой плоти. Ведь именно в печах лагеря Беркинау и сжигали больше всего заключённых.
– Бабушка рассказывала, что сжигали в основном евреев. Она никак не могла понять, почему они так покорно шли на лютую смерть. Шли молча, прижимая к себе детей. И ведь уже понимали, что их ждёт. Запах горелой плоти не оставлял сомнений в том, куда их ведут. Вокруг родной Лукашевки немцы сожгли все деревни. Сжигали и с людьми. Запах горящих человеческих тел был хорошо знаком бабушке. Этот запах преследовал бабушку всю жизнь. Она представляла хорошо, какая смерть ждёт этих людей, безмолвно идущих навстречу своему страшному концу. Рядом колючая проволока под напряжением, быстрая и без мучений смерть.. А они шли и шли. Молча, даже дети не плакали. Иногда и бросались на проволоку, от отчаяния. Но это были те, кто не выдерживал лагерной жизни. Каждый день снимали с проволоки несколько трупов. Про жизнь лагерную, если это существование людей здесь можно назвать жизнью, бабушка рассказывала немного. Вши и клопы заедали невольников. Боясь заразиться, немцы разрешали узникам мыться, тела мазали какой то мазью. Обрабатывали лохмотья, когда -то бывшие одеждой. Содержали за колючей проволокой и поляков, ведь лагерь находился на территории Польши. Были узники из многих стран Европы. Узникам полякам родные передавали посылки. Была у них в бараке одна полячка, она никогда ни с кем не делилась хлебом из посылок. Она заболела и умерла. Оказалось, что она даже спала на кусочках хлеба, в то время, когда рядом умирали от голода. Нары были в бараке двухъярусные, шириной как односпальная кровать.
И должны были поместиться на таких нарах четыре человека. Из всех, кто спал на нарах вместе с бабушкой, выжила только она одна. «Мы работали от зари и до заката. Работа была бессмысленная. Копали и зарывали траншеи, таскали с места на место валуны. Всё делалось для отупления людей, мы должны были или сгореть в печи крематория и стать удобрением, или превратиться в безмозглый скот, рассказывала бабушка»- делится воспоминаниями Алеся.
Был рядом и детский лагерь, куда вместе с мамой попал и пятилетний племянник Лидии Никифоровны. И она об этом знала.
«Дядя Миша выжил, я его хорошо помню. Он никогда не вспоминал ни о лагере, ни о войне. Дядя был очень добрым человеком, с золотыми руками. Мог починить всё, что угодно. Ему просто повезло выжить там, в лагере. Бабушка рассказывала, что из детей выкачивали кровь по максимуму. Пока ребёнок не умирал» — Алеся надолго замолчала…
У молодых, красивых и пока здоровых женщин была и там возможность хоть не намного, но облегчить свою подневольную жизнь. Надо было только согласиться перейти на другую половину лагеря, стать «женщиной для всех». Бабушка Алеси отказалась. А вот её подруга по лагерю Ефросинья, все её почему-то звали Фрузой, согласилась. Она, как и бабушка Алеси, пережила все ужасы войны, домой вернулась в положении. Родила сына, замуж так и не вышла. Сын спился. Должны быть в чемодане и её письма бабушке. Письма человека, которого война погубила уже в мирное время.
Алеся снова не надолго замолчала, задумавшись о чём-то своём. Признаюсь, впервые беседую с человеком, который так много знает о жизни своей бабушки. Обычно, как пазл, по кусочкам приходится собирать историю жизни наших стариков. Где-то помогают сохранившиеся документы, какие-то архивные справки, рассказы о человеке его друзей детства, если таковые ещё живы. А сейчас мне просто повезло.
Прежде чем продолжить беседу, мы с Алесей долго перебирали содержимое драгоценного для всех нас, для нашей истории чемодана Алесиной бабушки. Надо признаться, испытываешь особый трепет, держа в руках документы и фотографии из такого далёкого и трагического прошлого. Было заметно, как волнуется моя собеседница, доставая из старого чемодана очередной документ или фотографию. Ведь в этих документах история её семьи.
Фронт приближался к лагерю, фашисты в спешке уничтожали следы своих преступлений. Взрывали печи крематориев, вагонами вывозили в Германию награбленное добро. Способных передвигаться самостоятельно узников построили в колонну, и под охраной конвоиров с собаками погнали к границе с Германией. Ослабевших и отстающих узников пристреливала охрана. Добрались до какой-то станции, узников загнали в вагоны, на половину засыпанные снегом. Привезли в очередной лагерь, а там эпидемия тифа, узники стали умирать. Боязнь заразиться и приближение войск союзников заставили охрану лагеря бежать. Но перед этим фашисты попытались уничтожить всех заключённых. У бараков были накрыты столы с отравленной едой. И только отсутствие ранней побудки, и стремительное наступление союзником сберегло узников от смерти. Но кто-то всё-таки попробовал последний «подарок» фашистов.
«Бабушка очень хорошо отзывалась о своих освободителях. Всех узников помыли, переодели, выдали сухой паёк. Довезли до станции, где начиналась зона ответственности советских войск. Никто их не встретил, добирайтесь как хотите и куда хотите. Бабушке и ещё четырём девушкам повезло попасть в вагон идущего на Родину состава, в котором два солдата узбека везли какие-то трубы из алюминия. За трубами у солдат был закуток, где они и прятали девушек, когда на станциях офицеры заглядывали в вагон, в поисках женщин, возвращающихся из неволи. «Девки есть?» – «Нет, девка нет». Да, было и такое. Многие женщины, особенно те, кому возвращаться было некуда, становились на время офицерскими жёнами. Это хоть и временный, но был кров. Да и офицерский паёк после голодной лагерной жизни многое решал.
«Бабушка рассказывала, что ей приходилось, по совету старших женщин, изображать из себя больную, что бы избежать насилия. А было и такое. Она пускала слюну, кривлялась и глупо хихикала. Так ей несколько раз удалось избежать насилия. Ведь их, узниц фашистских концлагерей, считали предателями. Но попасть домой она смогла только почти через год, уже в победном сорок пятом году. А тогда бабушка оказалась волей судьбы в Кёнигсберге, нынешнем Калининграде. Работала на каком-то складе. Отпросилась в отпуск, и наконец добралась до родного дома, обняла маму».
Шли года, деревня пустела и Алеся решила забрать бабушку к себе.
«Сдала бабушка резко после юбилея, ей исполнилось девяносто пять лет. До этого она, что называется, была в миру. Сама ходила в магазин, знала цены. Даже контролировала меня по поводу расходования денег. Ей ещё в сорок лет поставили диагноз – сахарный диабет, а она прожила девяносто пять лет. В девяносто пятом ампутировали ногу, врач давал ей жизни три месяца, а она прожила ещё четыре года. Месяц после операции она была там, в Освенциме. Сильные обезболивающие лекарства помутили её рассудок. Она звала по именам тех, с кем была в том ужасе. Меня не узнавала, называла фашисткой. Но очень быстро пришла в себя, стала снова строгой бабушкой. Следила сама за собой. Похоронили мы бабушку её Родине, рядом с её родителями. Она была категорически против кремации…
Уже давно нет белорусской деревни, где родилась наша бабушка. Осталось только кладбище. Раз в год обязательно приезжаем на её могилку, наводим порядок. Очень хотелось бы, что бы никогда из памяти людской не исчезли воспоминания о том, что пришлось пережить нашим бабушкам и дедушкам. Я бережно храню всё документы, все вещи, которые напоминают мне о моих родных людях. Знаю, будет помнить о своих предках и мой сын».
Спасибо, Алеся! Спасибо за то, что помните! Спасибо за то, что учите своего сына ПОМНИТЬ!
Сергей Богданов
