Деревня Вороново, Калининская область. В деревне большой праздник, Кириллов день. Накрыты столы, люди в праздничных одеждах поздравляют друг друга с праздником. «На Кириллу время траву косить да сено сушить». Никто ещё не знал, что этот праздничный день 22 июня 1941 года будет последним мирным днём на долгие-долгие месяцы.
«О начале войны мы узнали только вечером. А уже рано утром двадцать третьего числа по деревенской улице потянулась вереница телег, на которых получившие повестки мужчины ехали на сборный пункт. Провожали мужей да сыновей и с музыкой, и со слезами… Весь день мимо наших домов ехали на фронт мужики со всех окрестных деревень. И только ночью улица опустела. Ушли все, а вернулись двое. Один вернулся из плена, с котомкой на плече и с туберкулёзом. Другой, весь израненный, вернулся к пустому дому. Посадили его жену за узелок зерна, что прихватила на току. Дети голодали», — вспоминает Евдокия Васильевна Комарова .
Двадцать четвёртого июня мужчин на сенокосе заменили девчата и мальчишки. Учились косить на ходу, и ведь получалось. Понимали, что теперь на их плечи легла вся деревенская работа. Не будет сена — сгинет скотина. В тяжёлые времена дети взрослеют быстро.
«Жили мы вдвоём с мамой, да больной дедушка с нами. Отец уехал в Ленинград ещё в самом начале коллективизации, боялся попасть под выселение. Помню как он, вернувшись с собрания, сказал, что у нас забрали лошадь и корову, обрезали земельный надел. Уехал в Ленинград в семиметровую комнату, где уже жила семья сестры. Жила и я у папы три года перед войной, в Таракановском переулке. В деревне школа была за семь километров, а в Ленинграде рядом. Хорошо помню, как по радио сообщили, что убили Кирова. Помню, как плакали взрослые люди у дома. Вернулась я в деревню в сороковом году, закончив в Ленинграде шестой класс. Косили мы, ещё совсем дети, траву, сушили. Возили и подымали сено на сеновал. Там же порой и ночевать оставались. Кормили нас прямо на лугу. В сорок первом ещё резали по традиции на сенокос скотину, и варили косцам на обед мясной суп. А на ужин уже тогда получали по куску хлеба и кипяток», — вздыхает моя собеседница.
Пришла в сельсовет разнарядка на отправку людей на лесозаготовки, сказали собираться и маме Евдокии Васильевны. На руках у мамы был больной отец, поэтому поехала вместо мамы Дуся. Работали в лесу под Весьегонском, эвакуированные из прифронтовой полосы женщины валили лес, а подростки обрубали сучья. Спали все вместе в большом сарае на сене, жили впроголодь. Люди болели, спасал зелёный лук, прихваченный из дома.
«Работали мы на лесоповале до зимы, возвращались домой с надеждой на отдых, с надеждой отъесться. Приехали, а и дома беда. Дали на трудодень совсем мало хлеба, всё забирал фронт. Так и жили всю зиму на картошке. Отправили меня в январе сорок второго работать на скотный двор, дали семь коров. Кормила я их, доила, навоз убирала, роды принимала. Делала работу взрослой женщины, а было мне в ту пору шестнадцать лет. Не знаю уж как, но справлялась. А весной уже пахала и боронила землю. Борозда должна быть ровной, попадётся большущий камень — надо убрать. Так и работали весь световой день. Пахали, боронили, сажали. А там и сенокос подходил, и снова весь день в поле. Уборочная подошла, и снова передохнуть некогда. Овёс серпами жали, лён убирали. А весной сорок четвёртого года стали отправлять девчат постарше на разбор завалов в только что освобождённом городе Калинине. Далеко от нас город, а и мы слышали отголоски боёв за освобождение Калинина. Взяли и меня, хоть и была я самая младшая из всех», — Евдокия Васильевна ненадолго замолчала.
А дальше был рассказ о том, как несколько ночей приехавшие в Калинин люди ночевали под мостом, спали на досках, найденных на развалинах домов. Начальство не найти, назад не уехать. Нужны командировочные документы, без них билет не взять. Так и промучились люди семь суток. Осень, уже холодно. Рядом вокзал, напротив статуя Ленина и два разбитых бомбами дома. Решили погреться в вокзале, да милиция сразу выгнала. Многие заболели. Наконец, появилось какое-то начальство, определили людей в общежитие, по сорок человек в комнате. Повели в баню, вещи отправили на прожарку, ведь завшивели все. Работали на разборе завалов, кормили в столовой по карточкам. Суп и пятьсот граммов хлеба на день.
«Перед октябрьскими праздниками предложили мне, наверное, как самой младшей, съездить домой… Сдала я продуктовую карточку и уехала. А дома ждала беда. Папа вернулся из Ленинграда совсем больной и почти сразу после моего приезда умер. Копала могилку я сама и хоронила сама. Мама слегла, днём и ночью плачет. Решила я не возвращаться, да мама велела уезжать. Вернулась я, а меня уже и из списков вычеркнули. Получила снова продуктовую карточку и работала дальше на разборке завалов. Поселили меня с четырьмя взрослыми женщинами, они меня и подкармливали. А через месяц пришло известие: мама тяжело заболела, её увезли в больницу. Отпустили меня домой совсем, вернулась, а мама уже умерла», — и снова моя собеседница замолчала, заново переживая события тех далёких лет.
Осталась Дуся в деревне совсем одна, возила из колхоза молоко на завод, весной сорок четвёртого снова пахала и боронила землю. Три послевоенных года носила почту за шесть километров. Было голодно, ели шелуху льняную. Крыша дома совсем прохудилась, дождь несколько дней лил, печка задымила. Помочь некому, в деревне одни старики. Продала Евдокия дом без крыши за триста рублей и уехала в Ленинград. Пятидесятый год, девушке двадцать четыре года, надеялась выучиться на врача, и вернуться назад в деревню. Объехала все ленинградские заводы, была и на Кировском, и на заводе имени Сталина, Молотова, и нигде на работу не взяли.
Подсказали добрые люди, и устроилась наша героиня подсобницей в «Метрострой». Таскала по строительным лесам штукатурам раствор, пока не подвело здоровье. Сказалась полуголодная жизнь, тяжкая деревенская работа в годы войны. Закружилась голова, носилки с раствором выпали из рук, и только чудо спасло Евдокию от падения со строительных лесов.
«Собралось начальство, стали думать, что со мной делать. Определили в санитарки, стала работать в медпункте и поступила учиться на фельдшера-лечебника. Так и работала в медпункте санитаркой. В пятьдесят шестом закончила учёбу и уже работала фельдшером. Был у «Метростроя» лесозаготовительный участок в Карелии, ездила работать и туда. Сначала на два месяца, потом уже и на два года. Работали там и заключённые и вольнонаёмные. Там и замуж вышла за вдовца, у которого было четверо детей. Прожили с ним шестнадцать лет, вырастили детей. А вот своих не завели. Муж умер, вернулась я в Ленинград. Закончила заочно сельхозинститут, государство мне как льготнику купило в Коммунаре квартиру. Живу потихоньку, сама себя обслуживаю пока. Дети не забывают, пишут, помогают. Зовут жить к себе. Вот так и прожила я свою жизнь. Детей своих не родила, воспитывала и растила чужих. Родных всех схоронила… Хочу, чтобы похоронили меня на кладбище Памяти жертв девятого января. Там и тётушка лежит, и племянница. А тут я буду одна, кто ко мне на могилку придёт… Вот, хлопочу. Не знаю, успею ли. Пережила инфаркт, два инсульта. А так я не жалуюсь, «Метрострой» не забывает, помогает иногда», — улыбнулась Евдокия Васильевна.
А потом мы долго рассматривали фотографии из её альбома. Вот дети мужа, ставшие родными для Евдокии Васильевны. Двоих сыновей она уже похоронила. А вот уже взрослые внуки.
«Пока было здоровье, каждый год ездила к ним в гости, а теперь приезжают иногда сами. Пишут, продавай ты всё и езжай жить к нам. Нет, не хочу никому мешать», — замолчала моя собеседница.
Вот и ещё одна человеческая судьба. Они схожи во многом у поколения наших родных и близких той тяжкой поры. Голод и холод, война и близкая смерть, тяжкий труд. Может, поэтому они такие добрые к человеку? Здоровья Вам, дорогая Евдокия Васильевна!
Сергей Богданов
